Если к последнему изречению, заимствованному у преподобного Исаака, присовокупить слова, однажды сказанные Франциском: «Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям»168, то картине, — вырисованной святым сирийским подвижником, можно лишь глубоко подивиться — с какою точностью он описал всю жизнь Франциска Ассизского, от начала и до конца. И это поразительное сходство между собою у еретиков VIII и XIII веков вполне понятно — ведь движимы они во все времена одним духом, редко изобретающим что-либо новое...
Итак, жизнь и подвиги Франциска Ассизского, а также его ближайших учеников, рассмотренные нами в этой небольшой работе, свидетельствуют сами за себя. Главный и основной порок, породивший вышеупомянутые тьмочисленные искажения духовной жизни его — гордость, и матерь её — тщеславие. Именно эти страсти явились причиною того самообольщения, в котором пребывал Франциск. «Начало прелести — гордость, и плод её — преизобильная гордость», — говорил святитель Игнатий169. Самообольщённые утратили способность, продолжает он, «к богоугодному жительству и к духовному преуспеянию... Труден выход из самообольщения. У дверей стоит стража; двери заперты тяжеловесными крепкими замками и затворами; приложена к ним печать адской бездны. Замки и затворы — гордость самообольщённых, глубоко таящаяся в сердце, тщеславие их, составляющее начальную причину деятельности их, лицемерство и лукавство, которыми прикрываются гордость и тщеславие, которыми облекаются они в личину благонамеренности, смирения, святости. Печать несокрушимая — признание действий самообольщения действиями благодатными»170.
Находящийся в самообольщении «не ест, не пьёт, не спит, зимою ходит в одной рясе, носит вериги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкой наглостию, без всякой правильности, без толку и смысла, с кровяным, вещественным, страстным разгорячением, и по причине этого горестного, гибельного разгорячения. Святой, да и только!... Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых — по отпадении её от Восточной Церкви и по отступлении Духа Святого от неё — молились и достигали видений, разумеется, ложных... Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести»171...
В завершение необходимо разобраться в первопричине, обусловившей столь уродливое развитие мистики Франциска, его чад и последователей. Впрочем, тут же неизбежно может возникнуть вопрос: а, быть может, Франциск был этаким «нехорошим исключением»? Быть может, в иных западных святых ничего подобного не наблюдалось? Увы, приходится констатировать, что это не так. Католические святые в огромном своём большинстве вторгались в духовный мир самовольно, не имея никакого духовного руководства. Если же кто и имел таковое, то, разумеется, само руководство было уже глубоко и неизлечимо повреждённым. Франциск Ассизский был нами взят в рассмотрение как один из лучших образцов католической святости: если вспомнить написанное чуть выше о брате Иоанне из Верны, или о Терезе Авильской, это станет вполне понятным.