— Я заберу твоё сердце на три года, три месяца и три дня. И если ты сможешь заслужить его — получишь назад. А нет — останешься бессердечной. Как и я.
Она трескуче хохочет, потом резко выбрасывает ладонь вперёд, пробивая мне грудь, и хватает сердце.
Не могу дышать, не могу кричать.
Только хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Хранительница Перепутья ухмыляется, сжимает пальцы внутри меня, и ослепительная вспышка абсолютной боли потрясает всё моё существо, чтобы небытие могло раскрыть свои объятия и принять обмякшее тело…
… три года…
… заслужить…
Последнее, что замечаю, как разжимаю ладонь, и из неё, чуть подпрыгивая на камнях, выскакивает горошина…
… кажется, я умерла…
В чувство меня приводит щекотка и короткие ехидные смешки. Открываю глаза, вздыхаю так резко, что становится больно в груди. Ударяюсь головой обо что-то, шиплю. Вообще, больно — это хорошо. Больно — значит жива.
Смешки раздаются вновь, и я оборачиваюсь на источник звука.
Черт…овки… Да, чертовки. Будто из моей старой книжки «Вечера на хуторе близь Диканьки». Серо-чёрные, с поросячьими рыльцами и небольшими рожками в распатланных шевелюрах. Одеты так, будто ограбили цыганский табор — нелепо и пёстро. Из-под цветастых юбок выглядывают козьи копытца, по которым нервно хлещут длинные, заострённые сердечком хвосты.
Однако в глазёнках-угольках нет злобы, лишь любопытство.
— Кто вы? — хриплю я, удивлённая тем, что вообще могу издавать звуки.
Семенящими шажками они подбегают ближе, присаживаются с обеих сторон, с каким-то детским трепетным восторгом касаются моих волос. Играют с ними, пропускают сквозь пальцы.
Та, что сидит слева отвечает писклявым голоском:
— Кара.
Другая, собрав мои волосы в пригоршню и обнюхав их, отзывается голосом погрубее:
— Мара.
Ну, хоть голоса разные, и то хлеб. А-то уже задалась вопросом, как же их различать буду.
— Они очень красивые, — пищит Кара, наматывая на палец мой локон.
— Отдашь их нам? — Мара чуть склоняет голову набок.
— Кара и Мара хотят! — и смотрят на меня, как котик из Шрека.
Ну уж нет! Сердце у меня уже отняли, волосы не отдам. Выхватываю пряди из их проворных лапок, быстро заплетаю в косу.
Моё! Хватит!
Резкие движения отдаются болью в груди.
Ощупываю себя, боясь обнаружить если не дыру, то гигантский шрам. Но ничего… Кожа гладкая, никаких следов. Прижимаю ладонь — и не ощущаю ударов. Вот это пугает.
— Не волнуйся, — хлопает меня по плечу Мара, — матушка забирает сердца незаметно.
— Да-да, — встревает Кара, — совершенно бесшовно.
Кажется, стоит радоваться. Но мне невесело.
Оглядываю комнату, в которой очутилась. Хотя правильнее было бы назвать это помещение норой. Стены демонстрируют слои местной почвы, с потолка свисают корни. Моя кровать — углубление в камнях, забросанное сухой листвой и мхом.