Обстановка в целом убогая.
Стол, пара лавок, тусклый светильник, полки, заставленные склянками с чем-то непонятным. Кругом пыль, паутина и весьма-таки откормленные пауки.
— Домик! — умильно улыбаясь и молитвенно складывая когтистые ладошки, говорит Кара.
— Наш! — подхватывает Мара, жмурясь от счастья.
— Теперь у Кары и Мары есть домик, — продолжают они уже дуэтом, вскакивая, играя в «ладушки-ладушки», подпрыгивая и ударяясь животами, а потом — копытцами.
Это ж какой была их прежняя жизнь, если они так радуются какой-то норе?
— А ещё у Кары и Мары есть матушка!
— Да-да, матушка!
Они обе поворачиваются ко мне, подхватывают за руки, тянут в центр норы:
— И сестрёнка!
— Красивая сестрёнка!
— Волосы — чистое серебро.
— Кожа белым бела.
Они приплясывают вокруг меня, но в их радостных ужимках есть что-то пугающе-неестественное. В голову упрямо лезет история о мужике, которого укусила игуана, а потом ходила следом и смотрела жалостливым преданным взглядом. Мужик думал, что животина так извиняется, а оказалось, она ждала, когда подействует яд и она сможет, наконец, как следует попировать. Кара и Мара до безобразия напоминают ту игуану.
— А где ваша матушка?
Нужно разведать обстановку и выбираться отсюда поскорее, пока мои названные сёстры мною же не отобедали.
— Матушка ушла за платой! — подпрыгивая, восклицает Кара.
— Плата велика и дорога — королевское дитя! — Мара выгибается так, будто собирается делать «ай-на-нэ-на-нэ».
По-моему у этих двоих какое-то неписаное правило: ни минуты покоя. Так и извиваются.
— Матушка долго хранила перекрёсток у королевского дворца, — продолжает Кара, стуча копытцем о копытце и прихлопывая в ладоши.
— Теперь пришло время платить! — Мара подбоченивается и делает несколько танцевальных па польки.
— У нас будет дитя! Королевское дитя! — они берутся под руки и начинают кружиться, напевая: — Очень нежное дитя! Очень вкусное дитя!
Что и требовалось доказать. Они питаются людьми. Нужно скорее валить отсюда, а то вдруг я запланирована на второе.
Но…
Дитя… Ребёнок. Невинное создание.
Разве я могу позволить сожрать его?
Ни за что! Не в мою смену!
Стало быть, идём на разведку. Раз в этой норе имеется дверь, значит, за дверью есть что-то ещё. Вот и узнаем.
Обнимаю новоиспеченных родственниц за плечи — чертовки мелкие, едва достают мне до груди, — улыбаюсь им так обворожительно, как только могу и говорю нарочито радостно:
— Кара! Мара! Сестрёнки мои милые! Покажите мне здесь всё.
И тащу их к двери.
Но они упираются всеми копытами, мотают головами:
— Не ходи! — пискляво подвывает Кара. — Там затерянные души. Они стонут и плачут. Их голоса сведут тебя с ума.