- Будут журналисты, - сухо отметила Целестина, когда увидела на пороге Данилу, документы которого придирчиво проверяла охрана, сверяясь со списком допущенных на траурную церемонию. - Как это будет выглядеть? - зыркнула, явно не одобряя действия Максима.
- Я не намерен считаться с тем, кто и что подумает, когда речь идёт о моей жене, - отрезал Максим. - Если ей легче от присутствия этого человека - он будет здесь и останется столько, сколько потребуется.
- Начнутся лишние разговоры.
- Они уже начались, и их будет ещё много, скорей всего больше, чем Мира готова выдержать, - Максим пошёл в сторону двери и встретил Данилу крепким рукопожатием, а потом отвёл его в комнату к Мире.
Та вскинула глаза с лисьим разрезом, во взгляде прочиталось что-то похожее на признательность, при этом она всё так же молчала. Данила сделал пару шагов к Мире, потом ещё пару, Мира стояла по стойке смирно, смотря то на Данилу, то на Максима, пока, наконец, не шагнула к Даниле и не обняла его, сначала робко, потом сильнее и сильнее. Максиму захотелось оторвать Миру насильно, вырвать из объятий постороннего мужчины, но его ждали дела, которые невозможно отложить или перенести, которыми никто больше не может заняться.
Поздним вечером посторонние покинули поместье, остались лишь самые близкие. Родители Максима - мама постоянно находилась рядом с Мирой, угадывая малейшие нужды последней. Дэн, он мало говорил и ничем не мог помочь, но его присутствие, даже в таких обстоятельствах, внушало оптимизм. Данила, его разместили, как и всех остальных, в «большом доме».
Подтянулись юристы, нотариус, пришло время обнародовать завещание Сильвестра Прохоровича.
Ничего неожиданного для присутствующих не озвучили. Удивился только явившийся собственной персоной Мельгелов, в сопровождении двух охранников и престарелой матери - грузной, тяжело переставляющей ноги, больше похожие на колоды, с заплывшими щиколотками. Такими же отёчными были руки, лицо, глаза - настолько узкие щёлочки, что невольно возникал вопрос, как она видит, и видит ли что-нибудь.
Ангелина держалась за руку сына и оглядывала щёлочками присутствующих. Мельгелов - тоже полный, невысокий, начавший некрасиво лысеть, с толстыми пальцами, напоминающими немецкие колбаски, короткими руками и ногами, выступающим животом, прикрытым брендовым пиджаком, и в неуместных, не подходящих моменту и остальному внешнему виду, демократичных джинсах, словно собирался в последний момент. Его не должны были пропустить, тем более - зачитывать последнюю волю усопшего при посторонних людях, но Максиму Аркадьевичу никто не посмел возразить. Если уж Мельгелов явился, лучшего способа донести до него, насколько он просчитался, нарочно не придумаешь.