Я сама не заметила, как сила захлестнула меня, а император упал на колени и закричал так, как будто его окатили кипятком. Сэпий осторожно начал трясти меня и уговаривать не убивать его, отпустить. С трудом совладав со своим гневом, я повернулась к любимому и утонула в родных сильных объятиях.
— Как ты посмела, тварь?! — закричал Андариэл, держась за лицо.
Когда он опустил ладони, все люди ахнули. Я оставила на лице императора такой же подарок, каким он наградил меня в детстве.
Жуткий шрам уродливым рубцом расчертил совершенное лицо блондина от правой брови до подбородка. — Сейчас же убери это, или пожалеешь, что твои родители не придушили тебя в младенчестве!
Меня обуревали странные эмоции: с одной стороны, удовлетворение, что теперь эта тварь внешне соответствует внутреннему содержанию, а с другой — страх и адреналин.
Я понимала, что он будет всячески пытаться меня достать, но даже если бы я и хотела убрать печать, то понятия не имела, как это сделать.
— Ты это заслужил. Тебе очень идет, величество. Надеюсь, Дили тоже оценит мой подарок, — почти спокойно ответила я, хотя в душе клокотало столько чувств, что голова шла кругом. — Я принадлежу Гнезду и никому больше. Думаю, теперь герцогиня Мирасс предпочтет некроманта тебе и выполнит обязательства, опрометчиво взятые на себя ее папашей.
— Ах ты дрянь! Я тебя сотру в порошок! — закричал Андариэл и кинул в меня какое-то заклятие, которое легко отбил один из воинов.
Арахниды угрожающе выставили перед собой острые лапы и вытеснили посетителей из храма, после чего запечатали все входы, применив магию.
Сэпий закинул меня себе за спину, и мы почти все, не считая троих, оставшихся охранять вход в тоннели, понеслись в наши покои.
Я долго приходила в себя от той памятной встречи, но беспокойство теперь прочно поселилось в моем сознании. Любимый старался успокоить и утешить, но меня не отпускало стойкое ощущение, что своей несдержанностью я подставила самое дорогое, что имею, — гнездо и Сэпия.
Гнездо тоже было встревожено, и каждый паучок за эти два месяца счел своим долгом прийти и лично заверить меня в своей преданности и заботе. Чем больше я ощущала свою значимость для этой большой семьи и причастность к ней, тем сильнее меня мучили угрызения совести и желание вернуть тот миг, когда я уступила своему гневу.
Императорская гадость регулярно присылал требования снять с его холеной физиономии печать, перемежая угрозы расправы надо мной и арахнидами с обещаниями награды и разных благ.
Но даже если бы я и могла убрать последствия выброса моей силы, то надежды на то, что злопамятное существо, гордо именующее себя человеком, выполнит обещание оставить нас в покое, все равно не было.