Ступицкая прервала выступление и, покрывшись красными пятнами, сказала с большим значением:
— Есть среди нас очень любящие мешать люди. Сами для дела палец о палец не пошевелят, а туда же… Я бы на их месте сменила пластинку на тон ниже!
Рядом с Петелом сидел новый травматолог. Был он высок ростом, широкоплеч, с тяжёлыми надбровными дугами. О нем сотрудники шутили, что он травматолог в том смысле, что может травмы наносить. Так вот, травматолог этот во время собрания был беспокоен, всё порывался сказать хоть что-нибудь, показывающее его преданность администрации. И вот случай, как ему показалось, представился. Он с неуклюжей поспешностью встал и с высоты своего огромного роста басовито загудел:
— Полностью разделяю… Поддерживаю и разделяю мнение администрации… И, конечно, саму администрацию. Хоть я тут недавно работаю, могу засвидетельствовать, что в работе больницы произошёл значительный перелом. Вот… — и, сев на скорбно скрипнувший стул, добавил ни к селу ни к городу: — И мы должны быть в первых рядах!
Людмила Андрофаговна неуклюжую речь его не прерывала и смотрела на маломудрого гиганта, теплея улыбкой. С такой улыбкой смотрит мать на первые, ещё неуверенные шаги своего дитятка.
— Да! — звонко подхватила она. — Мы все должны быть в первых рядах! А это значит…
В проясняющееся сознание Тагимасада ввинтился противно звенящий голос. Патанатом покачался, как лодка на зыби, нервно зевнул и, пробормотав: «Когда же меня, наконец, оставят в покое?», направился в первый ряд.
Тагимасад заёрзал, поудобнее устраиваясь на новом месте, и заметив остервенелый взгляд Ступицкой, ворчливо заметил:
— Ну что ещё? Я уже сижу в самом первом ряду. Дальше некуда! Можно начинать собрание.
Комнату потряс хохот такой силы, что в дверь стали заглядывать перепуганные больные.
Не смеялась только Наташа Кроль.
Закончилась пятиминутка… Полтора часа ждали её окончания многострадальные больные.
Высыпали оживлённые, переговаривающиеся медики группками по два-три человека. Группки быстро развалились, рассыпались горошинами по стручкам коридоров. Последней вышла Наталья Кроль. Она отворачивалась, прикрывала рукой заплаканное лицо. Впрочем, напрасно она старалась. Никому до неё не было дела — ни больным, ни коллегам. Только Дима несколько раз обернулся. Хотелось как-то её успокоить, прикоснуться к поникшему плечу. Прикоснуться? Той самой рукой, которой он только что голосовал за то, чтобы уничтожить её, изгнать, наказать за чужие грехи!? Никто не требовал, чтобы он во всеуслышание смело заявил о собственном мнении. Но хотя бы не голосовал против неё, хотя бы воздержался! Гнусно! Противно! А ведь, казалось бы, что может быть проще: не напрячь одну группу мышц, когда прозвучало «кто за?».