Сквозь землю и толстые кожаные подошвы все ощутимее просачивался беспрерывный, вибрирующий гул. Ацца, сейчас топавший впереди, приостановился. Высунул сизый язык и попробовал исполненный теплой взвеси воздух на вкус, удовлетворенно кивнув:
— Вода. Большая вода. Много воды.
— Мне говорили, раньше тут поблизости было поселение, — Сайнжа тоже всецело ощущал дразнящую близость ревущей, клокочущей воды, тысячелетиями прогрызающей себе дорогу, неудержимо стремящейся вперед и вперед, круша все на своем пути. — Можно туда попасть?
Лаймеры переглянулись, гримасничая и щелкая языками. Похоже, мнения туземцев разделились: Корноухий и Ацца были не против сопроводить хумансоо в покинутую деревню, Хиффл не слишком уверенно возражал. Решение принял Корноухий, спросив:
— Зачем деревня? Там никто не жить.
— Передохнем, осмотримся. Вдруг найдется место для ловушки для нашей зверюги.
— Слышать зверя? — заволновался лаймер. — Чуять зверя?
— Да, но сейчас не очень хорошо. Много воды и шума. Он бродит где-то поблизости.
Лаймеры затарахтели с такой бешеной скоростью, что удивительно, как у них не повылетали выбитые зубы и языки не свернулись в трубочку.
— Идти наверх, — наконец подытожил Корноухий. — Долго. Трудно. Потом спать.
— Точно, — согласился с емким планом действий охотник. — Веди.
Идти пришлось не самым кратким путем, пробираясь сперва по размякшей влажной земле между деревьев, а затем углубившись в путанный лабиринт оранжево-алых скал. Теcные, узкие проходы до отказа наполнял нестихающий грохот падающей воды и искрящаяся, всепроникающая взвесь. Вымокло все — одежда, рюкзаки и их содержимое, сапоги охотника и сплетенные из полосок кожи опорки лаймеров. Рацию заранее обмотали прорезиненными тентами. Несколько мгновений Сайнжа колебался, не припрятать ли громоздкую конструкцию среди скал, вместо того, чтобы волочь с собой. Но случилось что с отрядом, рация останется единственным способом воззвать о помощи и уговорить таульгар выслать аэростат со спасательной группой. По всему выходило, бросать рацию нельзя.
Бесконечно долгий и тягостный день они вбивали колышки в трещины, подтягивались на веревках, оскальзывались, съезжая по мокрой и липкой глине вниз, проклинали мир и снова упрямо карабкались наверх. От оглушительного, мерного рева водопадов закладывало уши и начинала болезненно кружиться голова. Мускулы ныли, рот наполнялся отвратительно кислой слюной с медным привкусом.
Постепенно группа удалилась от длинного извилистого уреза, через который несколькими пенящимися каскадами пробивалась вода. Над клокочущей чашей, подернутой белесым туманом, изгибались невероятно четкие и яркие радуги. Охотник постоял немного на топком берегу, пошатываясь от усталости и впитывая глазами жаркий блеск солнца на волнах и черные, зубастые скалы, дробящие могучее течение реки на отдельные рукава. Увидел вырванное с камнями дерево, с размаху треснувшееся о валуны и через мгновение сгинувшее в клокочущем водовороте. Увидел больших белых птиц, камнем падавших вниз и взлетавших с трепещущими рыбками в оранжевых клювах. Насквозь пропитавшиеся водой волосы стали тяжелыми и всей массой сильнее обычного оттягивали кожу на голове. Сайнжа свыкся с этой болью, такой постоянной и неизменной, что однажды перестаешь обращать на нее внимание.