Я ненавидела их всех.
Но больше всего ненавидела себя, зная, что буду делать то же самое, вопреки желаниям и здравому смыслу. И буду делать это только потому, что боюсь. Слишком боюсь потерять то единственное, что у меня осталось — жизнь.
У меня отняли дом и семью, забрали свободу и право распоряжаться собственной судьбой, растоптали гордость и загнали меня саму так глубоко, что я не была уверена, смогу ли стать прежней, вернись всё на круги своя.
Всё, что я смела себе позволить, это жалкий хвост из волос на пару сантиметров выше положенного, ругательства, звучавшие только в моей голове и жалкий браслетик тех цветов, которые я бы предпочла больше никогда не видеть.
Глядя на отвратительное зрелище, я знала… знала, что буду делать то же, что и эти ненастоящие ратенмарки. Презирая их за готовность поддаваться лжи, я всё время упускала из виду тот очевидный факт, что они делают это потому что искренне верят, потому что не знают другой жизни или, возможно, давно о ней позабыли. А я, та, что считает себя лучше них, буду целовать поганого Проводящего из-за страха, застрявшего глубоко внутри. Зная, что они убийцы, я всё равно буду это делать.
Страх был тем, с чем я неразрывно росла и взрослела. Страх перед ратенмарцами, страх перед лабораториями, страх перед смертью.
И потому, когда настал мой черед занять место для практики, я опустилась на стул и с каменным лицом позволила себя целовать.
В отличие от первого Проводящего, посмевшего меня коснуться, того, чьё лицо я не запомнила, ратенмарца, терзавшего мой безжизненный рот, я запомнила очень хорошо. Его звали Эдог Мар.
Худой и темноволосый, он обладал типичной внешностью ратенмарца. Кожа была светлее тейанской на несколько тонов, чуть вытянутые серо-зелёные глаза смотрели настороженно, словно выжидая чего-то.
Стоило руководителю приказать приступать к практике, и он тут же положил руки на мой затылок и неосторожно привлёк к себе. Его губы были сухие и тёплые. Они сомкнулись на моих и следующее, что я почувствовала — гадкий мокрый язык, пытавшийся проникнуть в мой рот.
От неожиданности и шока я застыла и, не контролируя себя, расцепила зубы. Он, не мешкая, засунув свой отросток в мой рот и стал старательно шевелить им там.
Мне было настолько гадко и мерзко, что уже через несколько секунд я почувствовала, как пища просится наружу, и если бы Проводящий не был так же расторопен, как и в поцелуе, меня стошнило бы прямо на него.
Думая об этом сейчас, я находила в случившемся толику удовольствия. Всё отвращение, наполнявшее меня во время практик, ярко отразилось на лице гадкого подростка. Он даже не представлял, что в тот момент был единственным ратенмарцем, которому действительно дано понять, как я себя чувствую при виде любого из них.