Перламутровые крылья (Барк) - страница 36

— Ос-с-тавь себе, — прошипел в ответ Наг.

— А вы не обидитесь?

Сердце радостно забилось.

Какой замечательный Наг! Такой добрый! Я обнял хвост сильнее, желая показать, как я счастлив и благодарен.

— Нет, — ответил он. — Тебя заждались родители.

Но я все никак не мог оторваться от невероятного хвоста. Он жил в моих руках, едва заметно переливаясь тысячами ниточек глубоко внутри.

Грудь Нага едва опустилась, словно от вздоха. Его кисть нырнула за пазуху.

— Держи.

Я подставил ладони и в мои руки упало… яблоко! Красное, лоснящееся боками, округлое со всех сторон.

— Спасибо!

— Беги…

Конечно же, это был всего лишь сон. Глупый, наивный сон ребенка. Наги — злые и жестокие твари, разодравшие мою семью на части.

Перышко двенадцатое

На следующий день я снял с Тенери железные оковы, как и обещал. Солнце зависло над горизонтом водной глади, заливая темную от времени комнату оранжевым теплом.

Авис неторопливо поднял руки, разглядывая натертые запястья, словно не веря до конца в то, что я сдержал слово.

— Ты свободен. Но я прошу тебя дождаться моего возвращения, — повторил я просьбу. — Пятнадцать солнц, Тенери, и мы вместе проделаем путь до Дальних Земель. Я помогу тебе начать новую жизнь.

«Со мной или без меня — решать тебе», — закончил я фразу в собственной голове.

Он сможет преодолеть оставшееся расстояние — наша раса давно знает об обширных территориях за океанами в восьми днях пути — но удастся ли ему приспособиться к новым условиям…

Тенери остался один, ему всего пятнадцать, и видя его затуманенный взор, я не мог сказать наверняка, справится ли юный Авис с непосильной задачей. Да и хотел ли я давать ему право распорядиться собственной судьбой.

Рок распорядилась так, чтобы именно он остался в живых, и я не был достаточно благороден, чтобы не воспользоваться единственной возможностью получить то, чего так жаждал.

Не знаю, когда именно началась моя одержимость. Был ли это тот весенний день много лет назад, бросивший мне в руки едва оперившегося мальчишку, или все началось на кладбище, когда по непонятной мне причине я решил не выдавать Ависа, оправдав собственное решение обычной детской шуткой, не стоившей серьезного внимания.

Сомнений в догадке не было, но обязанности диктовали порядок, который я нарушил не раздумывая. Почему? Или, может, я погряз в наваждении, зачарованный на балу перламутровым сиянием в свете луны?

Почему мне никак не удавалось избавиться от мыслей о горячей коже? Почему до сих пор горели пальцы, коснувшиеся молодого Ависа?

Пытаясь избавиться от неудобных мыслей я проводил многие ночи в обществе хорошеньких птиц, решив, что мой недуг имеет самые простые и низменные потребности. Стоит их удовлетворить, и сказочный образ растает, поблекнет, развеется, оставив мне лишь ухмылку, которой не стоит делиться с посторонними. Однако этого не случилось.