В свой срок деревья покрылись густой листвой, пожелтели, покраснели… Гриша явился в зоопарк, когда клены начали опадать. Покружив по аллеям, он безошибочно остановился перед клеткой «Vulpes vulpes кличка „Красотка“» и опустился на колени перед решеткой.
— Без вас, прекрасная госпожа, увядающий парк потерял свою прелесть. Смею ли надеяться на новую встречу?
— Ваф-ваф-вау? — тявкнула кицунэ. — Как ты узнал?
— Повелительницу моего сердца я узнаю в любом обличье, хоть в рубище нищей, хоть в шкуре зверя. Ваши глаза исцеляют тоску разлуки, — признался Гриша.
Вчуже смотрю
И вздыхаю — сорвать не удастся,—
Этот цветок
Мое сердце пленил в тот вечер,
И тоска с каждым мигом сильней…
Достойно сказано, ничего не попишешь.
Тем же вечером кицунэ исчезла из клетки уже навсегда. Служительница Настенька сперва не беспокоилась, привыкнув к отлучкам Красотки, затем развесила объявление на столбах и даже обратилась в милицию с заявлением о пропаже ценного зверя. Тщетно.
По весне пустующую клетку заняла пара черно-бурых лисят. Не такие шикарные как Красотка и конечно же не такие аристократичные, они привлекали внимание посетителей веселой возней и звонким лаем. Служительница Настенька привязалась к малышам, баловала их и выводила гулять на шлейке. И радовалась сердечной привязанности питомцев, столь отличной от чванной холодности старой лисицы.
Сменялись годы и звери, стиралась память. Мало кто бы узнал в изящной женщине средних лет, одетой строго и мило, прежнюю Акомати. Цокая по плитке невысокими каблучками, она навещала зоопарк осенью и весной, приводила с собой двух прелестных девочек-близнецов. Шкура советского профессора японистики подошла кицунэ ничуть не хуже, чем пышный мех, а если коллеги иногда и страдали от излишне веселых шуток, то виду не подавали. Муж любил ее больше жизни, восхищался безмерно и писал хокку на каждую годовщину свадьбы. Жизнь наконец-то улыбнулась лисе.
И лишь Палычу чудился пушистый кончик хвоста, вылезающий из-под клетчатой юбки изысканной посетительницы, мнились хищные зубки в алых ротиках славных детей. Но кто же станет слушать пьющего сторожа?
Перед клеткой с вывеской «Félis Regius cátus» народ толпился с утра до вечера. Взрослые и дети часами пялились в загороженный решеткой вольер, по которому величественно разгуливал… голый мужчина. Приличия ради сотрудники зоопарка напялили на него плавки, но одежда явно стесняла пленника. Посетителей задевало другое — при чем тут кот?
Кто бы спорил, обитатель клетки виртуозно зевал и вылизывался, лакал воду из фарфоровой миски так, что струйка буквально застывала в воздухе, хищно прыгал на воробьев, точил ногти о бревна и безмятежно дремал на солнце. Тем не менее в клетке сидел Homo sapiens. Невысокий, полноватый, лысеющий, с роскошными кавалерийскими усищами, волосатой спиной и родинками на пузе. Мягкостью движений и вкрадчивыми повадками он и вправду напоминал кота, но ничего звериного в облике не замечалось — надень на него треники с алкоголичкой получится сосед Вася из квартиры напротив.