Фирсанов побагровел.
– Кира, как ты не понимаешь: дело не в том, что я опасаюсь за тебя. Нет, черт возьми, просто я не собираюсь опять показываться тебе ТАКИМ!
– Каким?
– Чудовищем. Монстром. Животным, – он выплевывал каждое слово с болью, чуть ли не кровью вырывая из себя. – Нет ни единого оправдания тому, что происходит со мной. Это отвратительно. Я запрещаю тебе приближаться ко мне, а если ты ослушаешься, то я найду способ избавиться от тебя. Возможно, мне и дороги наши отношения, но я сумею избавиться от них.
Это прозвучало жестоко, надменно.
– Что, опять призовешь своих баб?
– Ты считаешь меня столь неоригинальным? – изумился он. – Нет-нет, теперь я предложу разделить тебя с кем-нибудь из моих друзей. Мечтаешь попробовать втроем, а, крошка?
Моя рука взметнулась, и на щеке Игната остался горящий след. Он не пытался защититься, лишь расхохотался как истинный безумец. Глаза потемнели. Тогда я стала лупить его по груди раскрытыми ладонями, повторяя: «Ты – псих!»
Фирсанов повалил меня на кровать, обхватил запястья и завел их за голову. Я брыкалась, пыталась укусить его, но мой демон был сильнее.
– Ты можешь гнать меня, но я не уйду. – Злые слезы катились по щекам. – Слышишь, придурок?! Я останусь с тобой, даже если ты отдашь меня всем своим дружкам по очереди.
– Беспечная дура!
– Идиот!
Он выпустил меня, и я рванула из комнаты, по лестнице спустилась вниз и схватилась за связку ключей, торчащих из замка запретной комнаты.
– Что, уже готова уйти? – смеялся Игнат, и только в глазах плескалась боль.
– Почти, – я потянула его за воротник рубашки.
Мы оба оказались внутри пустого помещения, где стены особенно сильно давили, а воздух пах страданиями. С усмешкой я запустила ключи в узкую щель и захлопнула дверь, оставляя нас взаперти на неопределенное время.
– То есть ты предпочитаешь умереть здесь от истощения?
Фирсанов ломанулся к двери, дернул за ручку, но та не поддалась.
– Если придется. Всё, что угодно, чтобы спасти тебя.
Я села на пол, обхватив колени руками. Игнат плюхнулся передо мной на колени.
– Je t'aime (я тебя люблю (фр.)), – заявил он, глядя мне в глаза. – Pardonne-moi tout (прости меня за всё (фр.)).
– Что?
– Говорю: у тебя очень аппетитная шейка, детка. Я обязательно переломаю её в эту полную луну.
Губы скользнули по моей коже, посасывая её, оставляя после себя несмываемые метки. Это были злые поцелуи, опасные, близкие к помешательству. Уже не человеческая, но волчья половина взяла над Фирсановым верх, когда он срывал с меня платье, когда закидывал мои ноги себе на плечи. Когда наши тела сплетались, обнажаясь друг перед другом.