На Константинополь опустилась ночь. Горели и переливались в водах пролива отражения фонарей на набережных и сигнальных огней на кораблях, дрожала полная луна; чуть дальше, где вода темнела, драгоценными искрами рассыпались созвездия. Султан с неохотой поднялся.
— Я утомил тебя, мой новый друг. Тут есть и твоя вина: ты оказался хорошим рассказчиком. Ступай же спокойно. Пусть ничто не мешает тебе исполнять долг перед своим государем и герцогом. Я распоряжусь, чтобы твою избранницу поселили в отдельные покои. Она будет жить, как принцесса, дожидаясь, когда ты увезёшь её в свою страну, служить герцогине. Да, не забудь же написать Суммиру, что не только я его жду. Его ждёт Османия. Так и передай.
И лично, в очередной раз оказал неслыханную честь, проводив франкского посла до ворот Третьего двора ТопКапы.
Перед ними и за их спинами торжественно шествовали разодетые в парадные одежды пажи. Замыкающий нёс на атласной подушке шкатулку красного дерева. Остановившись у ворот — за ворота провожали лишь лиц королевской крови — Тамерлан поманил отрока пальцем.
Тот, подбежав, приоткрыл резную крышку, украшенную крупным изумрудом. Сама по себе, такая шкатулка стоила целое состояние.
В лучах факелов замерцал перламутром тонкий изящный браслет, украшенный розовым жемчугом.
— Твоей несравненной супруге, да продлит Аллах годы жизни её и твои, да пошлёт он вам ещё множество наследников во украшение дома и утешение благородной старости.
Бомарше почтительно и с благодарностью наклонил голову.
— Будет ли с моей стороны дерзостью пожелать Великому Тамерлану того же? Цветник Его Султанского Величества столь хорош — а я сужу по пятерым прелестным бутонам, что узрел собственными глазами, — что невольно хочется пожелать благоденствия и процветания каждой проклюнувшейся у этих роз почке, да не утомится их прилежный садовник!
— Дерзость, да, — с удовольствием отвечал Повелитель. — Но сегодня она простительна.
Франкский посол в сопровождении четверых пажей удалился к поджидающей его карете, Хромец же, и впрямь припадая на подрезанную когда-то в сухожилии ногу, не торопясь, повернул к входу в Сераль.
— Нуху-ханум ко мне, — бросил склонившимся пред ним длиннокосым стражам в высоких шапках. — Тайно. Чтобы никто не видел и не слышал.
В эту ночь прекрасная огненнокудрая фаворитка Гюнез так и не дождалась вызова к Повелителю.
* * *
— Махмуд-бек…
Пожилой евнух неслышно, как тень, проскользнул в покои капа-агасы.
— Ну? — вскинулся тот. — Что? Как?
— Он вызывал к себе Нуху-хатун. Тайно.
— Нуху? Минуя меня?
Щеки высокоумного скопца посерели. Неслыханно. Немыслимо. Тамерлан, привыкший держать даже в гареме дисциплину не менее жёсткую, чем в армии, никогда не поступался субординацией. Все распоряжения, касающиеся порядка в Серале, каких-то праздников, мероприятий, приказы Старшей смотрительнице и наставницам — передавались только через Главного евнуха. Обратная связь была через него же, и горе тому, кто из ранга ниже посмеет обратиться к Величайшему напрямую! Самое малое, что его ждёт — порка.