Почти месяц.
— Эх, — с каким-то удовлетворением крякнула Айлин, послушав. — Наконец-то… Не знаю, что он там тебе давал, спорить с мудрецом не стану, но сейчас — пойдём, сходим к Фатьме. Да не дуйся; её, считай, тоже подставили, натравив на тебя, а своё дело она знает, лекарица толковая. Пойдём-пойдём.
И поволокла в гаремную больничку.
Фатьма, заметно растерявшая грозность после скандала с превышением власти, и впрямь не проявила к стриженой по её вине девчонке ни малейшей враждебности. Только вздохнула, осмотрев. И кликнула помощницу. Новую. О том, куда подевалась прежняя, предпочитали не спрашивать.
— Принеси Кекем тёплую грелку на живот, и подготовь запас новых подкладок. Скоро пригодятся. — Каким-то умягчённым взглядом окинула девушку. — Да не бойся ты, радоваться надо. Грудь, наконец, стала расти… Пойдёшь в следующий раз в хамам — придётся наравне со всеми лобок в порядок приводить и подмышки, неужто сама не заметила? В пятнадцать-то лет, может, и поздновато, но всё же лучше, чем никогда.
— Ты становишься женщиной, дорогая, — проворковала довольная Айлин. — Наконец-то… Фатьма-ханум, а что, средство для волос, о котором мы говорили, ещё не готово?
— Готово. Ждёт в хамаме. Как придёшь — спроси у старшей, оставлено только для вас.
Следующие три дня Ирис пришлось-таки уединиться в отдельных покоях, с грелкой на животе и тарахтящим Кизилом в ногах, который не отходил на неё ни на минуту. Первые месячные прошли болезненно, но быстро. А перемены, происходившие в обновляемом теле, немного отвлекли Ирис от пережитых страданий.
Она стала полноценной девушкой. Вот что удивительно. Она, на которую все то и дело косились, как на убогую, оказалась, на самом деле, ничуть не хуже других. И её расцветшая было на один вечер красота — не почудилась… Она есть. Потому что даже без срезанных волос у неё остались те же глаза, губы, нос, щёки… И таланты.
Впервые после того, как встала с постели, едва оправившись, она сама вышла в сад, и, не дождавшись наставницы и музыкантов, закружилась в танце на светлой поляне. Музыка, слышимая ей одной, вела за собой в безупречном ритме, заставляя с наслаждением подставлять животворному солнцу личико с зажмуренными глазами, встряхивать копёшкой слегка отросших кудрей, в которых запутались световые зайчики… Крошечные, не тронутые загаром ступни, казалось, парили над травой, её не касаясь, настолько фигурка девушки была хрупкой, невесомой, воздушной.
Такой и увидел её впервые Великий Хромец.
Не привыкший к прогулкам в одиночестве, он всё ещё пребывал в сомнениях: простить ли ему рыжекосую Гюнез или не простить. По-крайней мере, было бы сейчас с кем переговорить. Ну, всякое с женщинами бывает, у его матери, например, два первых сына вообще родились мёртвыми, живым был только он, Тамерлан. Может, у него нестойкое семя, как у отца? Надо поговорить с Асланом, завтра тот прибудет, наконец, во дворец…