Там же, в подвале, запасливый Пьер стянул и моток верёвки. Мол, куда без неё в дорогу? Всегда пригодится. И, раз уж на то пошло, это не воровство. Разыщут Мари — всё вернут назад, за ненадобностью.
А вот с маслом была неувязка.
Оно хранилось в общих кладовых, находящихся в ведении брата Петра, дотошного и экономного до изнеможения, и выпросить у него что-либо сверх обычного, полагающегося каждому брату покушать, надеть, обуться и подпоясаться, не представлялось возможным без того, чтобы не угодить под обстрел расспросов. А это грозило срывом поиска.
От великого умственного усердия Назар ещё раз почесал в затылке и… решился.
— Ладно. Пошли, перекусим, что ли. Уж положенный час почти прошёл, опоздаем — начнут пенять, а нам сейчас лучше не нарываться. И… ты вот что, брат: увидишь во мне какие странности — не удивляйся, хочу попробовать одну штуку применить. Только не спрашивай загодя, какую, вдруг не получится.
И хоть друг его уже сгорал от нетерпения — так желалось ему пуститься в неизвестную дорогу — но кинул на него взгляд и смолчал. Хоть был Назар младше него, бывший лакейчик, а сейчас вольный горожанин Пьер безоговорочно и сразу принял его старшинство. Хотя бы потому, что у мальчишки-славянина был свой Наставник, успевший, хоть и за короткое время, да обучить его кое-каким штукам. Да и три года в доме у восточного мудреца кое-чего стоили, нагрузив голову пацана знаниями, о которых Пьер и не слыхивал.
В трапезную они и впрямь едва успели. Часы, выделенные для принятия хлеба насущного и подкрепления сил телесных, строго оговаривались в местном Уставе, и нарушение распорядка не приветствовалось, как пробивающее брешь в дисциплине. Исключение делалось для гостей и новичков, но, поскольку побратимы обитали в здешних стенах не первый день, спрос с них был теперь по всей строгости.
Однако несмотря на опоздание, в этот раз брат Пётр, смирения ради всегда присутствовавший на раздаче, не сделал им отеческого внушения. Напротив, плеснул похлёбки погуще да понаваристее.
Немало тому подивившись, Пьер занял их с Назаром привычное место на удалённом краю длинного стола, зачерпнул ложку вкусно пахнущего варева и… случайно глянув на своего друга, чуть не поперхнулся.
Вроде бы ничего в его внешности не переменилось: пробивающиеся через остаточную смуглость веснушки, льняной ёжик волос на голове, небесно-голубые глазищи и льняные ресницы, вздёрнутый нос… Но отчего-то у Пьера даже сердце ёкнуло. До того вдруг показался Назар похожим на его младшего братишку, умершего два года назад от какого-то поветрия — сил нет. И те же трогательно оттопыренные уши, и привычка вздёргивать брови, задумавшись, и даже то, как он почёсывает нос… С трудом пересилив желание броситься другу на шею, он отвёл глаза, проглотил таки ложку супа, и тут вдруг вспомнил предостережение ничему не удивляться. Стараясь не смотреть на Назара, принялся за похлёбку. Но что-то так и свербело в душе, так и тянуло завязать разговор, поделиться самым сокровенным…