Ани огляделась и ничего другого не увидела.
— Кайрен, — позвала, и собственный голос показался ей не громче комариного писка.
Сатор, подобрав юбку, переступила через корчащегося — звук собственных цокающих каблуков в неестественной тишине болезненно отдался в висках.
— Кайрен, — окликнула снова.
Хотя видела, что впереди валяется никакая не груда тряпья, а тоже человек: мужчина в темном плаще и неуместно белой грудью манишки.
— Кайрен!
Анет упала на колени — стало больно, но боль эта была такой же далекой, как и полицейские свистки. Попыталась приподнять жутко тяжелого и странно негибкого, словно из камня вырезанного, Нелдера. Обеим ее рукам стало мокро и горячо, словно она кисти в остывающий кипяток сунула, а с левой стороны пальцы наткнулись на что-то холодное, рифленое.
Кайрен коротко застонал. Или вскрикнул шепотом?
— Бараш? — спросил неожиданно громко и четко.
— Я здесь. Я сейчас, подожди только…
— Смешно, — хмыкнул Нелдер.
А что смешно, не пояснил. Он вообще больше ни слова не сказал.
* * *
Был в академии такой чудный предмет под названием деонтология[1]. Действительно дивный, потому как никому не нужный и меньше всего, конечно, студентам. Вел его старенький-старенький профессор, больше всего смахивающий на замшелую сыроежку: глухой, слепой и, кажется, пребывающий в глубоком маразме. Его никто не слушал, но и он никого не слышал, так что во время лекций каждый занимался своим делом: преподаватель начитывал, студенты маялись дурью — в итоге все были довольны.
Так вот, профессор с попугайским упорством постоянно повторял одну фразу: «Детки, помните: пациенты, а, главное, их родственники напуганы до потери самообладания и вы должны…». Продолжение выбиралось опционально, в зависимости от темы. Но вот это «напуганы до потери самообладания» прочно вошло в студенческий фольклор, упоминаясь к месту и не к месту. В смысл фразы, конечно, никто не вдумывался.
А ведь это так просто. «Испугаться до потери самообладания» значит всего лишь не понимать, что делешь, бесцельно метаться по коридору — от стены к стене, а потом обратно. Садиться на стул и тут же вскакивать, опять метаться. На цыпочках подкрадываться к дверям операционной, пытаясь хоть что-то услышать и тут же шарахаться: а вдруг услышат тебя, прогонят, заставят, как всех простых смертных, дожидаться в приемнике? Ведь и сюда-то пробралась без разрешения, просто потому, что знала все ходы-выходы. И ни о чем не думать.
Ну не получается думать, хоть умри. Анет даже пыталась считалочки какие-то вспомнить, стишки детские — ничего не выходило. В голове болтались только жалкие обрывки мыслей, между собой не связанные. И поверх них навязчивым мотивом повторялось одно: «Если…», а что если, зачем если — не понятно, не додумывалось.