Навстречу вышел немолодой оборотень с посеребрёнными висками:
— Что за гомон?
— А сил наших терпеть больше нету! — подбоченилась Доброгнева.
— Управы на вас никакой! — пискнули близняшки.
— Творите, что вздумается! — подтвердила Василиса.
Волк тяжело вздохнул:
— Опять тряпок надо новых? Только ж в прошлом месяце привозили…
— Да нужны нам твои платки… — заикнулись было из толпы, но Премудрая встряла:
— Так и что же, нам теперь в одинаковом ходить? На вас, мужиков, никакой надежды! Привезли моток льна одного цвета — красуйтесь, девоньки! — и шёпотом: куйте железо, пока горячо!
— На ярмарку хотим!
— Торговцев пригласите!
— Вам, небось, и вовсе всё равно, в чём мы ходим!
Мужик подтвердил, мол, действительно всё равно, но тут же исправился:
— Красавицы, да разве платки да очелья сделают вас лучше? Вы же и так у нас самые-самые! Кого хотите спросите — согласятся! Что ж вы скандалите-то каждую седмицу, спасу от вас нет! — запнулся, исправился: то есть, себя бы поберегли. Ноженьки ведь стопчете, голоса, словно реченька журчащие, сорвёте…
— И то правда, — донёсся противный писк из толпы.
— Вы же у нас самые ласковые…
Бабы довольно захмыкали.
— Самые нежные…
Согласно закивали.
— Самые разумные и добрые…
— Правду молвит, чего это мы?
— Ну так, может, повечерять бы чего лучше сготовили? — забросил наживку изворотливый мужик, — а я бы с Агнией поговорил. Может, и купцов каких заманим, сменяем вам без делу шку-другую.
И закончился бабий бунт, так и не начавшись, продались заступницы за новые серьги.
Я с силой провела ладонями по лицу, втайне радуясь, что возмутительницы спокойствия разбежались доставать чугунки да топить печь, ловко увернулась от протянутой стопки тарелок — расставь, дескать, — и завернула оглобли[4], пока народ снова не разойдётся.
Серый, паскуда такая, мирно сопел, свернувшись калачиком, в единственной комнате, куда я не додумалась заглянуть, — в нашей.
Притворив дверь, я остро почувствовала, до чего же холодно там, снаружи, в темнеющем с каждым мигом вечере, без мужа. Подошла на цыпочках, прибрала спутавшиеся белёсые пряди со спокойного светлого лица. Серый улыбнулся, как ребёнок, поймал сквозь сон ладонь, прижал к губам да так и замер. Никому его не отдам.
— Ты спишь?
— Угу.
— Ты крепко спишь?
— Угу.
— Тогда просыпайся.
— М-м-м…
— Люба мой, вставай.
— Лучше ты ложись, — Серый цапнул меня за пояс, повалил на кровать и устроил подбородок на животе.
Я вдохнула терпкое тепло. Когда-то, очень давно, я оставила ради него дом и семью. Теперь его черёд платить тем же.
— Поднимайся. Нам пора.