— И сильные, наверное, тоже попадаются, — понимающе кивнул мужчина. — Такие, что даже руку сломать могут.
— Случалось…
Помолчали.
— Кабы не Агния, сдох бы в той яме, — тихо проговорил Данко. Серый не ответил.
— Мама! Дяде плохо! Нужно помочь! — мальчишка навострился бежать к отплёвывающему кровь мужику. Улица кишела людьми, но все шли мимо, словно не замечая сползающего по стенке грязного избитого. Мать цепко схватила Ратувога за руку и потащила сквозь толпу, не оглядываясь.
— Нас не касается то, что происходит днём. Когда-нибудь мы станем достаточно сильны, чтобы такого не случалось. Но не сейчас. Сейчас наше время ночь.
— Мама!
— Когда-нибудь, Ратувог. Я обещаю. Но не сейчас.
Выходя из леса, Серый долго шарил по карманам. Нащупал кусок хлеба, когда-то бывший мягким и воздушным, но уже давно окончательно зачерствевший, и оставил его на опушке.
Леший знатно пошутил. Уверенные, что вышли из дому только что, мужчины блуждали по лесу до самого вечера. Даже привычные к долгим переходам ноги нестерпимо болели, отказываясь гнуться, животы требовали чего-то более существенного, чем пара подсохших земляничин.
И, конечно, прорваться к хозяйке волчьего селения так и не удалось. Дважды постучали. Данко ушёл первым, заявив, что, когда понадобится, Агния пришлёт за ним: как-никак, любимец. Под дверью стоять не обязан. Серый любимцем себя не считал и подождал ещё немного. Потом ещё. И ещё чуть-чуть, пока медведеподобный охранник, отлучившийся перехватить чего-нибудь вкусного на ужин и испуганно озирающийся, возвращаясь на пост, не выпроводил просителя.
Ничего. Вот завтра он поговорит с матерью. Завтра — обязательно. Потому что что-то странное творится в посёлке, где все боготворят волчицу и готовы убивать по одному её намёку.
— Ты спишь? — осторожно спросила Фроська.
Он спал. Так крепко, как может только уходившийся за день мужчина.
— Угу.
— Ты крепко спишь?
— Угу.
— Тогда просыпайся…
Жена растолкала его, дыша уличным холодом и требуя вставать.
— Мы уходим.
Фроська не шутила. Торопливо закидывала вещи — свои и чужие — в сумку, озиралась, блестела глазами, в чём-то упрекала, требовала.
Серый усадил любимую рядом, прижал к себе, обеспокоенно спросил, преодолевая сон:
— Ладушка, что случилось? Кто тебя обидел?
Она не отвечала. Ругалась, отмахивалась, спрашивала странное. Серый с грустью смотрел на ещё тёплую подушку и думал, как хорошо было бы сейчас обвить супругу руками, обнять крепко-крепко, вдохнуть запах волос — такой успокаивающий и родной. Как жаркая дорога и терпкий ветер.
Она хотела сбежать. Столько лет мечтала о доме, и, наконец его обретя, снова рвалась в путь. Испугалась? Пожалеет ли, как только ступит за порог? Конечно. Как и всегда.