На иконе изображался ангел. Ниспадающие синие одежды потускнели и местами протерлись до белой грунтовки. Очертания тела вырисовывались под тканью тонкими штрихами, золотистые локоны спадали на плечи, от сложенных за спиной крыльев веяло силой и одновременно изящной легкостью, достойной лишь бесплотного создания. Образ будто светился изнутри, таинственный и непостижимый. Андрей провел по нему ладонью, стирая пыль. А потом сел на пол, упершись локтями в колени, и сдавил голову руками.
Безымянный ангел — время не пощадило надписей — взирал на него с безропотной, смиренной печалью. Глубина его глаз завораживала, но долго выносить ее не хватало сил. Где-то Андрей уже видел этот взгляд: пробуждающий голос совести, выворачивающий нутро наизнанку, выжигающий вросшие в душу тернии страстей.
Азариил находился сейчас в таких необозримых далях, какие ему, убогому, обреченному на вечные муки человеку, никогда не постигнуть. И при этом глядел в душу! И Андрей вдруг понял, что теперь этот взгляд будет преследовать его повсюду. И испытывать. И обличать. И просить о чем-то.
Тогда он неожиданно понял и другое.
Из-за него взбунтовался ангел. Из-за него пал. И прятаться, ускользая от возмездия, значило окончательно деградировать.
Он должен был ответить за все. За свою непутевую жизнь. За смерти, к которым невольно оказался причастен, о которых упоминала Евдокия. За бедную Варю. За падшего Азариила. За собственную душу, изуродованную клеймом Аваддона. Трусость — один из тех пороков, которые всегда казались ему несерьезными или нелепыми. Вроде гордыни или самолюбия. Но завуалированная под инстинкт самосохранения трусость истребляла остатки достоинства, а его Андрей терять не хотел. Смерть — значит, смерть. Ад — прекрасно, раз на Небесах сочли его заслуживающим ада. В конце концов, не ему судить. И даже не святому ангелу. Судить Тому, Кто смотрел на него однажды сквозь царские врата — и два тысячелетия.
Исполненный мрачной решимости, Андрей поднялся с пола. Прихватил с собой лампу и двинулся прочь из хранилища.
В подземельях царила мертвая тишина, но он не ошибся: матушка Александра еще не спала. Она встретила его на пороге собственной кельи со спокойствием человека, повидавшего на своем веку многое.
— Вы безошибочно отыскали дорогу.
— Третья дверь от трапезной, как вы и сказали.
— По лицу вижу, стряслось нечто серьезное. Итак?
— Отец Олег, о котором рассказывали за ужином. Он мне нужен.
— Прямо сейчас?
Андрей кивнул. Вот за что он сразу проникся к этой женщине симпатией: она не возмущалась откровенно возмутительным требованиям! Хотя откуда бы здесь, в заснеженной глуши среди ночи взяться священнику?! Его тут, поди, видели исключительно по праздникам.