А затем осознание накрыло волной дурноты.
— Выйди, — Андрей грубо отпихнул Варвару, норовившую заглянуть через плечо. — Уйди. Не смотри.
Та попятилась и вдруг споткнулась о юркнувший под ногами черный клубок.
— Мяу! — разинув пасть, хамовато выдал поджарый, облепленный сырой шерстью котенок, усердно молотя хвостом. А затем совсем уж истошно рявкнул: — Цап!
В тот же миг на ноге Андрея, проколов джинсу, сомкнулись усеянные зубами-иголками челюсти: нечто бесформенное и злобное обернулось вокруг лодыжки и принялось остервенело драть ее когтями. С воплем взвившись, Андрей затопал ногами — куда там! Тварь вцепилась намертво. Тогда, поборов отвращение, он схватил ее за шкирку: пальцы сомкнулись на холодной, дряблой, волосатой шкуре — и с трудом оторвал от себя. Отшвырнул — та кубарем покатилась по полу.
— Откуда столько кошек? — в спальню заглянула обескураженная Варвара. — Кто-то разводит?
— Отродясь не держали! — Андрей обтер о куртку вспотевшую ладонь, на которую налипли клочки шерсти. — Или у меня белая горячка, или эта гадина вещала человеческим голосом.
Он ткнул пальцем в тварь, пиявкой просочившуюся вслед за Варей.
Девушка уже не слышала. На глаза ей попался отец… тот, кто еще недавно был ее отцом: безвестный, случайный, посторонний. Не значивший для нее ровным счетом ничего. Ничегошеньки! Но, глядя на этого чужого мертвеца, который слепо таращился стеклянными глазами в потолок, она простонала:
— Папа…
И зажала рот ладонью, заглушив рвущийся наружу крик. Глухо завыла.
Андрею захотелось заставить ее замолчать. Стоя над обезображенным трупом, он не испытывал ни страдания, ни скорби, ни горя. Внутри образовался бездонный вакуум — и высосал чувства, словно в насмешку сохранив лишь боль в расцарапанной ноге. Похоже, вместо сердца в его груди пульсировал черствый, окаменевший сухарь.
А Варвара выла и стенала так, будто это ей, а не ему, принадлежало моральное право оплакивать убитого! Андрей ненавидел ее за это. Ненавидел за собственное бессердечие.
Тем временем вокруг, откуда ни возьмись, появились несколько черных клубков. Котята — не котята, белки — не белки, обезьянки — не обезьянки. Юркие, верткие, необъяснимо гадкие, они грызли полки, глодали ножки стульев, а самый расторопный драл тряпичный абажур настольной лампы, подбираясь к единственному источнику освещения. Лампа замигала и покачнулась.
— Кыш! — крикнул Андрей и замахал руками.
Кот взглянул на него и — честное слово! — ухмыльнулся, продолжая раскачивать светильник.
В ярости Андрей рванулся к нему, но промахнулся: тварь исчезла и в следующий миг вонзила зубы в куртку, повиснув на локте. Андрей стряхнул ее, крепко приложив об угол стола.