Где я? Где я? А, вон там в сторонке, незначительный, не имеющий ко всему этому никакого отношения. Что это значит? Она действительно видит меня таким? Волосатая летучая мышь-вампир, крадущаяся попить кровушки? А может, это образ Дэвида Селига, который представляет себе сам Дэвид Селиг, словно отражение в параллельных зеркалах парикмахера? Господи, помоги мне, неужели я вмешался в ее путешествие, прочитал ее мысли и еще осудил ее за кошмары, которые даже не были продуктом ее сознания?
Как разорвать этот круг?
Я поднялся и едва смог удержать равновесие. Ноги дрожали и подгибались.
Комната закружилась. Где же дверь? Дверная ручка ускользает от меня. Я нащупываю ее.
– Дэвид? – ее голос дрожит и повторяет эхом. – Дэвид… Дэвид…
Дэвид… Дэвид… Дэвид…
– Нужно на воздух, – бормочу я. – Выйду хоть на минутку…
Но облегчения нет. Картины ночных кошмаров преследуют меня и через дверь. Я прислоняюсь к облезлой стене. Словно привидение, мимо меня проплывает китаец. Далеко-далеко звонит телефон. Хлопает дверца холодильника, потом еще и еще, и китаец проходит мимо меня в том же направлении, а дверная ручка ускользает и весь мир переворачивается вверх ногами, запирая меня в этом времени. Зеленая стена истекает зеленой кровью. Голос, похожий на свист, произносит:
– Селиг? Что случилось?
Это Дональдсон, янки. Его лицо словно лицо черепа. Костлявая рука трясет меня за плечо.
– Ты заболел? – спрашивает он.
Я отрицательно качаю головой.
Он так близко склоняется ко мне, что его пустые глазницы оказываются в каком-то дюйме от моих глаз. Он лишь мгновение изучает меня и говорит:
– Ты путешествуешь, парень! Точно? Слушай, если хочешь закончить, пойдем в холл, у нас есть кое-что, чтобы помочь тебе.
– Нет. Нет проблем.
Я вхожу в комнату. Дверь неожиданно подается – она не заперта. Я толкаю ее обеими руками, клацает защелка. Тони сидит на прежнем месте. Она кажется озадаченной. Лицо ее ужасно, чистый Пикассо. Я с отвращением отворачиваюсь от нее.
– Дэвид?
Голос резкий и хриплый, кажется он охватывает сразу две октавы, заполняя скрежещущую стену между высоким тоном и низким. Я машу рукой, пытаясь заставить ее умолкнуть, но она продолжает, выражая свое участие, желая знать, что случилось, почему я бегаю туда-сюда. Каждый звук, производимый ею, становится для меня пыткой. Образы продолжают перетекать из ее мозга в мой. Та облезлая зубастая летучая мышь с моим лицом все еще остается в уголке ее сознания. Тони, я думал, ты меня любишь. Тони, я думал, что делаю тебя счастливой. Я падаю на колени и изучаю грязный ковер. Ему, наверное, миллион лет, выцветший, облезлый кусок плейстоцена.