— И чего же это ты боишься? Та, которая стужи зимней и холода не испугалась? — с любопытством спросил Морозко, над невестой своей склоняясь, а сам молодел на глазах. Морщины его разглаживались, глаза ясными становились — словно с небес серых тучи снежные уходили прочь… на губах улыбка ласковая появилась. Сбросил меховую шапку, и рассыпались серебром волосы по плечам, зазмеились по кафтану узорчатому локоны, словно из вихрей снежных созданные.
— Что жениха своего так ни разу и не увижу, вот что пугает… — пробормотала Снежка, закрывая глаза. Руки раскинула, под ладонями — колючий снег, но не холодно больше почему-то. Словно бы кто-то шубу под нее положил, и мех греет, щекочет кожу. Но вот ощутила она касание ледяных губ, и ещё теплее стало от этого, будто и не в сугробе она, а на перине мягкой в избе протопленной.
— Доведется, Снежка, доведется… — снова этот шепот раздался, а губы, которые только что целовали сладко, исчезли.
Снежка глаза открыла — а над ней юноша склонился. Взгляд синий-синий, как тень на снегу, но колкий, будто еловые иглы в инее. Шуба соболиная нараспашку, по камзолу белый узор вьется, и кажется — живой он, узор этот, шевелится, сверкает искрами дивными.
— Так ты и есть Морозко, царь зимнего Синегорья? Жених мой обещанный? — улыбнулась Снежка и на локтях приподнялась. Глядит — шкатулка рядом лежит, открылась, а из нее сокровища высыпались на сверкающий наст — бериллы да топазы, алмазы звездами горят на венце свадебном, обручья из жемчугов и льдистых самоцветов, перстни белого золота… чего только нет там!
И Морозко берет венец, надевает его Снежке на голову, остальные украшения примеряет. Они хоть и холодные на вид, а прикосновение шелковистых камней приятно. И в этот миг куда и делась простая одежда, блазнями дареная, на Снежке белое платье оказалось, так плотно камешками усыпанное, что панцирем смотрелось. По подолу жемчуг вьется, по поясу — синие топазы, по рукавам — лиловые аметисты, что по краям желтизной отливают.
Снежка такой красоты и в музеях не видала, дышать забыла в восхищении. Вскочила, разглядывает наряд свой, камнями любуется — откуда и силы взялись! Словно не лежала только что, умирая от холода. Кружится, и юбки платья ее белоснежного цветком дивным распускаются, а на снег синяя тень падает, и такая она яркая, словно васильки и колокольчики распустились — как тогда, в детстве.
— Хороша девка, ох, хороша! — смеется Морозко, и смех его кажется перезвоном льдинок на ветру, тонким да хрустальным. — Люба ты мне, Снежка! Станешь ли зимней царицей да женой моей любимой? Давно я искал такую, сотни лет долгих искал…