Кровь в жилах Пьюка могла бы стать топливом; каждая клетка его тела, казалось, загорелась, плавя его изнутри… изменяя? На макушке его черепа вспыхнули два огненных кольца, как будто круги были прожжены в кости. Он протянул руку и почувствовал… рога?
Хрипло дыша сквозь сжатые зубы, он дернул за коричневый мех, выросший на ногах. Мех остался. Затем ступни покрыла твердая оболочка — превратив их в копыта? — когда кожаные ботинки разошлись по швам.
Изменение формы не ново для него, но эту трансформацию Пьюк не мог контролировать. Не мог это остановить.
На его груди появились рваные черные линии, небольшие реки горящей лавы выжгли образ. Бабочка с острыми, как осколки стекла, крыльями. Различные цвета мерцали в свете огня, один за другим они менялись, как и различные эмоции менялись в нём самом.
По большей части, Пьюка душила паника. Это была галлюцинация, вызванная дымом?
Или он навсегда останется монстром?
Его колени подогнулись, не в силах выдержать вес. Когда он лежал на земле, задыхаясь, паника утихла. Его взгляд упал на меч Уолша, и гордость, которую он испытал всего несколько мгновений назад, угасла, прежде чем исчезнуть совсем.
Преданность своему царству и народу… ушла. Он ничего не чувствовал. Меч был куском отточенного металла, королевство — бессмысленным местом, его граждане — ничтожеством.
Пьюк искал эмоции, любые эмоции, спрятанные где угодно. Есть! Любовь к Сину, сияющая путеводная звезда.
Он защитит юношу от этого… чем бы это ни было. Но, когда он попытался дотянуться до брата, мышцы сжали кости, удерживая его неподвижным, и паника вернулась.
— Син!
Син не хотел смотреть на него.
Что-то не так…
Ужасная опустошённость начала охватывать Пьюка во второй раз… поглощая чувства к брату. Драгоценный Син. Заветный Син. Для Пьюка он был смыслом… всего. Но невидимый кинжал пронзил его сердце, любовь истощалась… истощалась…
Он продолжал бороться.
— Люблю тебя, — вскрикнул он. «Не могу потерять Сина. Не могу… «
Но даже когда он говорил, его сердце ничего не испытало.
В одно мгновение его любовь ярко вспыхнула, которую не погасили ни война, ни гонения, ни уродство, а в следующее — она стала всего лишь потушенным факелом.
Пьюк моргнул, глядя на Сина, и не почувствовал… ничего. Он не забыл ни их прошлого, ни того, как брат помогал ему на протяжении веков, ни всего того, от чего отказался Син ради него, но его это больше не волновало.
Син присел рядом с ним с печалью в глазах.
— Мне очень жаль, Пьюк. На самом деле. Я знал, что было внутри сундука… Киликаель… она знала о нашем пророчестве, уверяя, что мы уже на пути к разрушению, и один из нас убьет другого. А так мы сможем жить. Я просто… Я не мог убить тебя, но не мог и тебе позволить убить себя. Ты бы возненавидел себя. Извини, — повторил он. — Мне очень жаль.