Брутальный правитель, по лучшим стандартам вестернизировавший элиту и одолевший шведский заслон, отстроил столицу на брегах Невы – прорубил окно в Европу, хотя… это скорее она открыла себе, подобно Вест или Ост Индиям, Россию как бездонный колодец сырья да продовольствия, но с важным отличием: агентом её колонизации, за солидную плату, невольно стала местная бюрократия, протяжением последующих лет поощрявшая землевладельцев усугубить до ужаса, худшими средневековыми методами, эксплуатацию населения (достигшую максимума при Екатерине II). Подданные прочно раскололись на два абсолютно полярных народа: приобщённых к высокой культуре напыщенных аристократов, чей шик сравнительно с зарубежным весьма лестно отмечен много путешествовавшим Фонвизиным, и тёмных, забитых нищих крепостных – за мрачную картину взгляда на жизнь с их стороны проехавшегося от Санкт-Петербурга до Третьего Рима Радищева сослали в Сибирь. Однако, раскормленной территориями соседей державе, привычно таскавшей для Британии каштаны из огня антинаполеоновских войн, после неожиданного триумфа выпал реальный шанс усовершенствоваться, стряхнуть тормозившую прогресс отечественных купцов конкуренцию иноземцев, перейти к развитию внутреннего рынка, но… выступление декабристов потерпело неудачу. Началась пора застоя – той самой империи Гоголя, в которой мёртвые души набедокуривших чиновников содрогаются перед вестью о ревизоре, страны грандиозных амбиций и позорных поражений, колеблющейся от западничества к славянофильству – «идиллии» типичной полупериферии, отрезвлённой крымским ударом по зубам. Она очнулась в мире, где Англия сдружилась с Францией, словно Дон Кихот да Санчо Панса, а также изменила своему званию мастерской, снисходительно делегируемого любым обещающим выгоду желателям – в этих условиях Русь-матушка взялась навёрстывать упущенное.
Вышвырнувший холопов в сомнительную товарную свободу, будто провинившихся собак на мороз, Манифест 1861-го – робкий, неловкий первый шажок к таинственной эпохе, отнюдь не ликвидировал приевшееся за длительное время всевластие крупных аграрных магнатов-транжиров, а только ограничил его, вернее – обуржуазил по форме (концентрированно воплощённой Иудушкой Головлёвым из книги Салтыкова-Щедрина), к пущему удобству беззастенчивого разорения по шею обложенной долгами, ютящейся на «кошачьих» делянках деревенской общины. Расслаивавшаяся на: отдельного кулака-мироеда, пользующегося батраками, занятого ростовщичеством; самостоятельного, кропотливого труженика середняка; многочисленных не имеющих собственных средств выживания, горбатящихся «на дядю» бедняков – она затаив ненависть покорилась злосчастной логике хлебного экспорта невиданного размаха, под лозунгом «недоедим, зато продадим» (чудовищный массовый голод, как к нему не припасались, случался каждый 10-й год). Но в конце 1880-х появились признаки переизбытка западноевропейских капиталов, и следующее десятилетие, благодаря предпринятым графом Витте мерам по привлечению инвестиций (большей частью французских, предрешив судьбу отношений с Антантой), дало безземельному мужику ещё перспективу пойти до города да пополнить ряды пролетариев, за копейки кряхтящих на фабриках в невыносимых условиях. Так, разом с очень впечатляющим инфраструктурно-идустриальным подъёмом, креп единый рабоче-крестьянский блок супротив сил государства, помещиков и буржуазии, повышалось социальное напряжение. С целью его развеять, по предложению Плеве была организована войнушка, увенчавшаяся громом Цусимы, пошатнувшим порядок. Разгребать завалы поручили Столыпину, террором да уступками, виселицей и вагоном тщетно попытавшемуся реформировать режим, не выходя за рамки. По итогу, колосс на глиняных ногах послал армию сражаться в окопы мирового конфликта, помножившего всенародный гнев на солдатское возмущение. Винтовка – это праздник, клапан сорвался – грянула революция, сначала осёдланная либеральными заговорщиками, гораздыми свергнуть полукосметически феодальное самодержавие, но отчуравшимися, с приспешниками из умеренных социалистов, серьёзных изменений – а потому их выгнали несколькими пинками коммунисты.