— Может они с ним что-то сделали, — продолжала миссис Джонс. — Может, они угрожали его покалечить. Вы не знаете? Вы ведь должны знать. Он был вашим другом. Я помню, как забирала вас четверых из школы, когда вы были маленькими.
А теперь нас осталось трое. Это то, что случается, рано или поздно, со всеми компаниями друзей. Обычно, правда, после того, как всем становится крепко за шестьдесят. Калев как-то сказал, что мы будем жить в одном доме престарелых, чтобы не было скучно.
А я сказал, что покончу с собой после сорока, потому что мне наверняка все надоест.
Но это Калев покончил с собой.
Я и не заметил, как выпил его противный какао.
— А можете остаться на ночь? — спросила миссис Джонс, поправляя растрепанные волосы. От нее пахло сигаретами, на кухне она выкурила минимум три. — В его комнате так пусто. Я не могу спать, пока в его комнате пусто.
Я тут же кивнул, а Леви сказал:
— Спрошу у родителей. Но, думаю, они разрешат.
Эли молчал.
Я понимал, что ему вовсе не хочется провести еще некоторое время в доме мертвеца, и в то же время Эли чувствовал себя обязанным. Все эти коммеморативные ритуалы, официальные фразы из некрологов и религиозных гимнов: почтим память, любим, помним, скорбим, вспоминаем и молимся. И никто не умеет просто попрощаться, выкурить сигаретку и сказать «до свиданья, Калев, а теперь мы как-нибудь без тебя». Такая странная культурка.
Мы поднялись по лестнице в полном молчании, в скорбном молчании, иначе говоря. И я подумал, что открою дверь с ноги (ну, вряд ли) и увижу надписью кровью (абсолютно точно) на стене. Что-то вроде «найди меня, Макси».
Миссис Джонс замерла у лестницы, она запрокинула голову, и казалось, что она смотрит на небо. Как будто второй этаж ее дома стал раем для Калева, местом, куда, как ей говорили в детстве, уходят умершие слишком рано, и там им хорошо. Я подумал, если она сейчас расплачется, я не выдержу и скажу, что ей не стоит отрицать наличие второго этажа в ее доме.
Но она не расплакалась, обхватила себя руками, и я подумал, что она как будто вправду не видит нас, а видит облака и свет, или как там дети представляют то, что приходит после темноты смерти.
На двери Калева была табличка «Не входи!», а под ней «Осторожно, ребенок!». Наверное, их никогда не снимут.
— Ты в порядке, Макси? — спросил Леви. — Пустишь нас?
— Мне плохо оттого, что так бывает, — сказал я, затем галантно поклонился и отошел от двери, пропуская внутрь Леви и Эли. В комнате горел свет. Наверное, очень-очень долго горел. Может быть, родители Калева просто не решались выключить его. Как будто здесь болеет ребенок, которому страшно оставаться в темноте. И где были мои кровавые надписи, беспорядочно разбросанные вещи, где были мои очевидные улики?