Все в комнате, начиная от стен и до потолка, было из стекла, кристально чистого, как вода из природного источника. Лишь пол, по моим меркам, считался обычным: выложен плиткой светло-голубого цвета, поверх которой лежал овальный меховой ковер рыжеватого оттенка, изготовленный, скорее всего, из шкуры какого-то животного. Правда, жалко убитого зверя, надеюсь, он умер естественной смертью. На этом вся нормальность заканчивалась, а дальше начиналась фантастика, не иначе. Здесь не существовало мебели, совершенно никакой, но тут она стала бы излишней.
Комната, зависшая между небом и землей, визуально делилась на две половины: светлую и тёмную, а изюминкой было то, что за стеклом тёмной стороны виднелся ночной пейзаж леса, лунная ночь, а светлая представляла собой летний день с ярко светившим солнцем, оттуда до меня доносилось весёлое пение птиц. Здесь день и ночь соединились вместе в одном небольшом помещении. Разве это не самое прекрасное и нереальное место?
Красота и нереальность комнаты потрясала, но меня не покидало ощущение, что я здесь как в ловушке, продуманной и довольно удачной. Такое чувство, что я находилась в инсектарии*, и с минуты на минуту кто-то должен прийти и оборвать мои крылья.
Пытаясь хоть как-то отвлечься, я направилась в дневную часть комнаты и села около стекла на ковер, и, не удержавшись, провела по нему ладонью. Щекотное и успокаивающее действие вызвало легкую улыбку на моем лице, которая тут же пропала, стоило поднять взгляд и увидеть свое отражение. С шестнадцати лет я не люблю смотреть на свое отражение в зеркале. Нет, даже не так. Я в него не смотрю, после полученных от своих сверстников шрамов. Это случилось, когда у меня появился дар, ну или защита, как теперь стало ясно.
По выработанной еще с приюта привычке, я проснулась рано, встала и, умывшись, переодевшись, отправилась в сад, расположенный за усадьбой приемных родителей. Там все и произошло. Собственно, чего еще стоило ждать, ведь проклятая сиротка из детдома посмела не принять великодушно предложенную дружбу от золотых аристократиков, что мнили себя выше всех и вся.
В саду меня поджидали пятеро: три парня и две девчонки — на меня одну, заведомо проигранное дело. На всех были перчатки и одеты с ног до головы, так, что без оголённых мест. Они знали, куда и к кому идут. Подозревала ли я? Да. Но что могла сделать? Не выходить из дома? Заявились бы в гости. Папенька и маменька были бы зверски рады увидеть мои муки, еще и приплатили бы за усилия.
Подведя не сопротивляющуюся меня к лавочке и встав вокруг нее в кольцо, они отомстили. За то, что отказалась от их «дружбы», за симпатию самого завидного парня, за неразделенные и не принятые мной чувства. Скопилось много претензий ко мне, и их эмоции просили выхода. Сначала ловкими и точными ударами они по очереди прошлись по животу, несколько хлестких пощечин по лицу, и я бы упала, если бы не жесткие руки, вцепившиеся в плечи сзади, чтобы не свалилась преждевременно. Но то, что придумали эти гнилые личности, бесчеловечно. Уголовники и те всегда чтили закон о неприкосновенности лица, а эти… Когда дыхание сбилось, а беззвучные слезы текли по моим щекам, сверкнуло лезвие ножа.