— Давайте, давайте! Восточная линия 220 легла. Нас кидают на помощь городским линейщикам.
— Опять на принеси-подай попали, — скривился Серёга. — В такую грязь в поле лезть. Сейчас по уши будем!
Из зеркала смотрел изрядно заросший мрачный мужик. Не только Пётр волновался и выспрашивал, что случилось. Уже даже Николаич косился. Да и самому неприятно. Красивая бородка у Виктора не росла. Сейчас он ничуть не походил на плакатного Эмина. Провалившиеся больные глаза. Ввалившиеся щёки. Виктор был похож на старого, измученного жизнью, азербайджанца с рынка. К чёрту это бритьё. Завтра последний день. Пусть терпят. В понедельник начальник увидит чистые щёки.
Батарейки в часах теперь стояли новые. Алкалиновые. Но темноту спальни и они не разгоняли. Цифры на потолке были почти не видны. Наверное, сломались. Китай. Теперь Виктор оставлял включённым свет на кухне. Так было легче засыпать. Можно было смотреть не только на проекцию часов, но и на освещённый отдалённым светом проем двери. Смотрит ли она на часы по-прежнему? Тоска злорадно, его голосом прошипела. «Лучше бы ты спросил, есть ли у неё силы после мужа смотреть в кровати на время?» Теперь рычал Виктор. От ярости.
На телефоне зазвенел Cesium. Пора вставать. Завтра выходные. Снова один в квартире. Виктор задумался. Может попросить сверхурочной работы? На работе легче, чем одному. Нужно улыбаться и держать марку. Одному слишком тяжело. Тоска по упущенному шансу всё сильнее погружала его во тьму.
Ленту новостей Виктор даже не открыл. Телефон лежал на столе. Лишь время горело на его экране. Кофе отдавал кислятиной. На язык то и дело попадались крупинки. Виктор в раздражении выплеснул его в мойку. Схватил телефон. Сорвал лёгкую куртку с вешалки. И выскочил из дома.
— В московском, подстанция на «Гиаде» выгорела, — убрав телефон от уха, огласил Николаич.
— Полностью? — бригада не успела погрузиться, когда зазвучал звонок. И сейчас толпилась перед дверями в ожидании.
— Вот мы и едем «на посмотреть», — Николаич пожал плечами. — Глянем, что там у хозяина уцелело.
— Вроде и дожди уже закончились, — удивился Павел. — Чего там у них случилось?
Виктор промолчал. Желания общаться не было.
Только две недели удалось отработать сверхурочно. Виктор и в обычные дни с жаром кидался в работу. А уж теперь. Выматывался настолько, что ни о каком спортзале речи и быть не могло. Он добирался до дома. Готовил ужин и завтрашний обед. Ел. И проваливался в беспокойный сон, моментов которого не помнил. Сердце по-прежнему болело. Но вот тоска перестала жалить фразами. Или же он слишком уставал, чтобы позволить своим мыслям мучить его. Виктор был счастлив. Каторжник вряд ли может быть счастлив, так уставая. А он был.