— Пару дней назад. Сука начинает бесить меня.
— Что, черт возьми, ты хочешь? — требует она на английском языке.
— Я… хочу пописать.
Человек-топор хихикает, и звук этот словно скрип гвоздя по классной доске. Раздражающий.
— Ты действительно снова делаешь это? Что я говорил тебе?
— Ты ничего не говорил мне, — отвечаю я дерзко.
Он сжимает ладонь в кулак и шагает вперед.
— Что, блядь, ты только что сказала мне?
Женщина закатывает глаза.
— Просто позволь ей пойти в чертову уборную. У нее нет члена. Мы не можем просто нацелиться и ссать в чертовом углу, как можете вы, болваны.
Человек-топор смотрит на нее, изогнув бровь. Она пожимает плечами.
— Там все равно грязно. Никто не убирал дерьмо несколько месяцев. Мог бы позволить ей тоже попользоваться. Вытрет свою мочу этим сраным платьем.
Человек-топор находит забавным ее последнее заявление. Ухмыляясь, он достает свои ключи и отпирает дверь. Замок громко скрипит и звенит, отражаясь эхом через всю клетку. Я оглядываюсь на Роналдо, но он не смотрит на нас.
— Раз у тебя есть киска, ты отведешь ее. — Человек-топор хватает меня за руку и пихает в грудь женщины. Она отбрасывает меня, и я плашмя приземляюсь на задницу.
— Пошел ты, жирный хрен! — скривившись, ворчит на него женщина.
Он смеется, затем проходит мимо нее и продолжает идти к комнате, из которой они вышли. Когда он закрывает за собой дверь, женщина хмурится, глядя на меня сверху вниз.
— Поднимай свою задницу, — огрызается она. — Ты хочешь пописать, не так ли? Ну, пойдем. Пока я, черт возьми, не передумала.
Я с трудом поднимаюсь на ноги, поворачиваясь в направлении, которое она указывает.
Я вижу дверь справа, и она открывает ее.
Господи.
Женщина не шутила, когда сказала, что тут грязно.
Эта уборная отвратительна. Стены покрыты дерьмом, грязью и чем-то еще, о чем я не хочу знать. Унитаз с пятнами коричневого и желтого цвета, с зеленой плесенью, цветущей повсюду. Слив тоже покрыт грязью, ржавый вокруг кнопок.
Она пихает меня, и я озираюсь, пытаясь прикрыть рот и нос. Здесь отвратительно воняет.
— Давай, — я оглядываюсь, а женщина лишь ухмыляется, — писай.
Сказать по правде, я бы предпочла снова пописать на себя. Я собираю свое платье столько, сколько могу, и сажусь на корточки над сиденьем унитаза. Некоторое время у меня не получается начать писать. Не уверена, это из-за страха, что подцеплю болезнь в этой уборной, или потому что женщина-охранник наблюдает за мной как ястреб, или и то, и другое вместе.
И когда она набрасывается на меня из-за того, что так долго, я, наконец, писаю. Это самое долгое мочеиспускание в моей проклятой жизни, но я чувствую себя настолько замечательно, опустошив свой полный мочевой пузырь.