Алексей привстал, чтобы оглядеться, и никого, кроме Вероники Самсоновны, не увидел. И помещение, в котором он лежал, кажется, было другим. Или тем же самым, просто он смог рассмотреть его в деталях только сейчас?
– Всех уже развезли по местам, – сообщила Вероника Самсоновна. – Я увидела, что с вами все в порядке, и подумала, что пятнадцатиминутный отдых пойдет вам на пользу, поэтому сразу будить не стала. Жена ваша в соседней палате, лучше сейчас к ней не заходить, а девочка в неонатологии. Бойкая такая, крикливая, три пятьсот, пятьдесят один…
Алексей уже пришел в себя настолько, что смог сообразить, что «три пятьсот, пятьдесят один» – это не код открытия двери в отделении для новорожденных, а вес и рост его дочери.
– Пойдемте! – поторопила Вероника Самсоновна. – Только через стекло и на руки сегодня не брать, еще не удержите, чего доброго. Еще успеете «налялькаться»…
В пеленках дочь больше походила на младенца. Алексей вгляделся в ее сморщенное личико, пытаясь найти сходство с собой или Инной, ничего не нашел. Когда женщина, находившаяся по ту сторону прозрачной перегородки, унесла дочь, Алексей осторожно уточнил у Вероники Самсоновны:
– А новорожденные… они все такие?
– Все как один! – рассмеялась Вероника Самсоновна. – Да вы не переживайте, папа. Замечательная у вас дочь. Пойдемте в ординаторскую, позвоните оттуда бабушкам-дедушкам.
Алексей шел по светлому коридору и думал о том, что с сегодняшнего дня его жизнь стала такой же прямой и светлой, обрела смысл, настоящий, сокровенный смысл.
Он плохо помнил, как доехал домой. Запал в память только удивленный взгляд таксиста.
– Дочь у меня родилась! – сообщил таксисту Алексей. – Сегодня! Только что! Красавица! Три с половиной сантиметра, пятьдесят один килограмм. То есть наоборот…
– Поздравляю! – сказал таксист и вроде как перестал удивляться.
Причину его удивления Алексей понял только дома, в прихожей. Увидел себя в зеркале и понял, что забыл переодеться, вернулся домой в хирургической пижаме, которую ему выдали в роддоме. Это обстоятельство нисколько его не расстроило. Подумаешь, какие пустяки. С кем не бывает.
– Я так счастлива! – воскликнула Инна и тут же осеклась и испуганно-виновато посмотрела на сестру.
– Мы так счастливы! – поддержала-подправила Инга, поднимая свой бокал и обводя взглядом сидящих за столом.
– Как и положено именинницам! – добавил Алексей. – За вас, родные мои!
Чокнулись, выпили. По плутовато-смущенному взгляду дочки Алексей заподозрил, что у той вместо яблочного сока в бокале было вино. Ингины проделки, когда она только успела? Небось, делала вид, что наливает себе, а потом незаметно поменяли бокалы, конспираторы. Постулат о том, что лучше пусть ребенок попробует спиртное дома, под присмотром взрослых, не содержал уточнений по поводу возраста ребенка. Вот стукнет хотя бы шестнадцать, пусть тогда и пробует, а пока ей рано, двенадцать лет всего. Инга вообще баловала Лизу. Тетушкам и бабушкам положено баловать детей, это естественно, а уж бездетным тетушкам и подавно, но иногда Инга перегибала палку, и Алексею приходилось просить Инну поговорить с сестрой. Все эти разговоры заканчивались одинаково: Инга со смехом констатировала, что вся «фамильная строгость» досталась Инне, но тем не менее просьбы к сведению принимала. Последний разговор состоялся из-за денег. Алексей с Инной считали, что если ребенок просит довольно большую, в его понимании, сумму на подарок подруге, то прежде должен объяснить, о каком именно подарке идет речь и какие варианты вообще рассматривались. Демонстративно, не дожидаясь объяснений, выдавать ребенку на глазах у родителей почти вдвое больше запрошенного никуда не годится. Ребенок должен понимать, что деньги зарабатываются, а не падают с неба и потому тратятся разумно. Разумеется, Инга действовала без задней мысли, ей просто хотелось сделать Лизе приятное, но вышло как-то напоказ и крайне неуместно.