– Я, Алексей Артемович, прежде всего человек, а уже потом чиновник, – говорил он увещевающее-проникновенным тоном, глядя прямо в глаза Алексею. – Могу понять. Пятница, конец рабочей недели, определенное настроение, красивая девушка… Я допускаю, что вначале у вас не было преступных намерений, но позже вы увлеклись, утратили самоконтроль, и произошло то, что произошло. Но ведь произошло же! Произошло преступление! А раз произошло преступление, то надо найти виновного и наказать его. А виновным по всем статьям выходите вы, Алексей Артемович. Все улики против вас. Железные улики! Мы же с вами только время теряем попусту. Бросьте вы твердить про то, что потерпевшая опоила вас гранатовым соком. А как ваша сперма оказалась в ее влагалище? А укусы? Сама себя она, что ли, укусила? Вашими зубами?
– Она меня опоила, а затем сделала то, что хотела сделать, – твердил Алексей. – Кто кого изнасиловал – это еще вопрос. Затем она оцарапала мне спину, испачкала своей кровью мою сорочку…
– Вставила вам в рот свою грудь и нажала одной рукой на макушку, а другой на подбородок, – с готовностью подхватывал следователь. – И действовала она по наущению гражданки Косаровицкой, родной сестры вашей супруги и совладелицы вашей фирмы. Мотив – стойкая личная неприязнь.
– Так оно и есть!
– Допустим, – поняв, что Алексей не собирается признавать вину, следователь вновь становился снулым. – Давайте зайдем с другого конца вашей версии. Пойдем от мотива. Вы говорите о личной неприязни, которую испытывает к вам гражданка Косаровицкая, а вот она это категорически отрицает. Стоит на том, что до совершения вами преступления относилась к вам хорошо и отношения между вами были хорошими. Ее слова подтверждаются показаниями вашей супруги и сотрудников вашей фирмы. И не надо уверять меня в том, что гражданка Косаровицкая искусно притворялась. Я считаю, что притворяетесь вы, Алексей Артемович, причем довольно неискусно. Ваша версия разбивается с любого конца, а вы продолжаете твердить свое. Вы думаете, что мне нужно ваше признание? Оно не мне нужно, а вам. Я и без вашего признания закончу следствие и передам дело в суд. И свой срок вы получите, даже если не признаетесь. Те времена, когда признание обвиняемого было показателем качества следствия, давно канули в Лету!
Алексею казалось, что в Лету канула его прежняя, нормальная, настоящая жизнь. Казалось, что он попал в дурной сон, но сколько ни щипай себя, как ни изощряйся, проснуться невозможно. В многолюдной камере следственного изолятора он по своей инициативе почти ни с кем не общался, но это не избавляло от расспросов и советов. Больнее всего ранили советы, касающиеся лагерной жизни. «Даже зэки мне не верят, – горько усмехался Алексей. – Чего уж говорить о следователе или адвокате?» Девять десятых обитателей камеры утверждали, что страдают невинно. Не верили только двоим: Алексею и плешивому мужичку по фамилии Сидоров, фельдшеру со «Скорой помощи», который зарубил топором соседку по коммунальной квартире на глазах у двоих других соседок (коммуналка была большой, на шесть комнат, в доме дореволюционной постройки). Сидоров гнул ту же линию, что и Алексей, утверждая, что «подлые бабы» подсыпали ему в щи снотворного, а пока он дрых, «обтяпали дельце». На вопросы о причинах Сидоров уверенно отвечал: