Инга начала разговор бодро.
– За все хорошее! – провозгласила она, поднимая свой бокал. – Пусть будущее будет светлее прошлого!
– Пусть! – тихим эхом откликнулась сестра и больше за весь вечер не сказала почти ни слова, если не считать двух-трех междометий-вдохов – «ох» да «ах».
Инга не выдержала и спросила про кольцо.
– Нет его больше, – ответила сестра.
Хорошо поговорили по душам, нечего сказать! Инга выпила почти всю бутылку (сестра к своему бокалу, кажется, так и не притронулась), но от ярости не чувствовала опьянения. Было у Инги такое свойство – когда злилась, спиртное ее не брало, только злость крепчала. В тот вечер она решила дополнить картину еще одним сочным и ярким мазком. Попросила одну подругу из числа тех, кто не был знаком с Инной, позвонить сестре и настойчиво поинтересоваться, почему Алексей перестал отвечать на звонки и вообще не дает о себе знать. Подруга была совершенно не в курсе Ингиных дел (познакомились, когда отдыхали на Крите, иногда перезванивались, раза два в год вместе пили кофе и болтали о пустяках). Инга сказала, что Алексей – это ее любовник, который вдруг пропал с горизонта – вдруг заболел или даже умер? Мужчинам среднего возраста свойственно скоропостижно помирать.
Другая бы на месте Инны поделилась с сестрой. Это же так естественно – сказать родной сестре, что тебе сегодня звонила незнакомая женщина, кажется, любовница Алексея. Или сказать, что теперь-то ты начинаешь догадываться, куда Алексей мог тратить деньги… Сестра ничего не рассказала о звонке, зря только Инга старалась.
Дома все шло не так, зато на работе все шло так, как хотелось Инге. Новая фирма, новые сотрудники, своя рука – владыка. Офис обновился практически полностью, за исключением Элеоноры Леонардовны и главного механика Игоря Мартыновича. Элеонору менять не хотелось (привыкли друг к другу), а Мартынычу все никак не удавалось найти замену, такого человека, чтоб и в технике разбирался, и в документообороте, и при этом не слишком усердно дружил бы с зеленым змием. Мартыныч же, чувствуя, что дни его сочтены, из кожи вон лез от усердия и изображал такую личную преданность, что можно было бы его и не менять. Личную преданность Инга ценила. Оставалось только уточнить, до каких границ она простирается. Например, урезать зарплату на треть и посмотреть, что будет. Когда все хорошо, легко быть преданным. А вот стоит только хвост слегка прищемить, как лояльность тут же исчезает.
Водителей Инга тоже перетрясла, но не так сильно. Избавилась от всех, кого считала «невменяемыми», то есть от тех, кто хоть раз позволил себе оспаривать распоряжения или пробовал качать права. Она считала, что от невменяемых надо избавляться сразу же после того, как только они проявили свою невменяемость, и всегда говорила об этом Алексею. Но Алексей не любил увольнять, бил на жалость (у всех семьи), объяснял невменяемость не столько характером, сколько нервами. Можно подумать, что только у водителей работа нервная! У большинства «невменяемых» хватило ума беспрекословно написать заявление об уходе. Ясно же, что если хозяйка не хочет, чтобы ты у нее работал, то нечего упираться. Добра не будет. Те, кто отказывался увольняться «по-хорошему», огребал один за другим два строгих выговора. Было бы желание, а повод всегда найдется. Третьего выговора, после которого администрация имеет право уволить сотрудника, не спрашивая его согласия, не дожидались даже самые упертые – приходили в отдел персонала и писали заявление.