Инга часто вспоминала одну историю, произошедшую с отцом в середине восьмидесятых. Добрый папа одолжил кому-то из приятелей триста рублей, сумму, равную в то время двум средним месячным зарплатам. Приятелю было срочно надо, а отец с матерью только что «отчесали Новый год», то есть две недели без продыху изображали Деда Мороза и Снегурочку на утренниках и прочих праздничных представлениях (по домам еще тогда так массово не ходили, народ сам поздравлялся) и неплохо заработали. Расписки отец не взял, постеснялся, деньги передал без свидетелей, поэтому, когда должник сделал круглые глаза и сказал, что не припоминает, чтобы занимал у отца какие-то деньги, хоть триста рублей, хоть три, крыть отцу было совершенно нечем. Попал, называется. Мать, конечно, пилила отца, удивляясь его наивности, но больше всего она удивлялась тому, что отец ходил к приятелю в театр (тот тоже был из актеров) и обещал простить долг, если тот признает, что получил деньги, и извинится. «На черта тебе понадобились его извинения?! – возмущалась мать. – Нашел, перед кем унижаться! Слова ничего не значат». Отец не менее раздраженно объяснял, что слова значат очень многое, подчас больше, чем деньги. Инга его понимала. Денег, конечно, жаль, но дело не столько в них, сколько в обиде.
Ну и про Алексея сестре полагалось сказать что-нибудь, выходящее за рамки ее вечного «кто бы мог подумать?». В тот день, когда сестра вернулась из следственного изолятора без обручального кольца (след от него до сих пор виден, если приглядеться), Инга обрадовалась и решила вызвать ее на откровенный разговор. Был у них в детстве такой милый ритуал с длинным названием «лисички-сестрички секретничают в своей норке». Смысл его заключался в том, чтобы ночью, когда мама расскажет сказку, поцелует и уйдет, забраться под одно одеяло, укрыться им с головой, обняться и шепотом рассказывать друг дружке заветные тайны. Рассказывала большей частью Инга, сестра и в детстве не любила откровенничать.
В силу обстоятельств – взрослого возраста, отсутствия одеяла достаточного размера и планируемого распития бутылочки мартини – «норку» устраивать не стали, разговаривали, сидя на диване, и даже не обнимались. Сестра забилась в угол, выставила вперед острые коленки – не подступишься. Инге всегда казалось, что при всей внешней схожести у них с Инной много отличий. Например, коленки. У Инны они острые, совершенно не сексуальные, а у нее – красивые, гладкие, которые мужчинам так и хочется погладить или поцеловать. И щиколотки у нее изящнее, тоньше.