К третьему письму Алексей приложил записку: «Уважаемый Дмитрий Константинович! Прошу вас передать это письмо моей дочери Лизе. Ей в руки и никому больше. Так сложилось, что мне больше не к кому обратиться. Впредь беспокоить не стану, это моя последняя просьба. Заранее благодарю вас. Письмо можете прочесть, если захотите, я ничего против этого не имею, потому и в отдельный конверт его не запечатываю».
Обратный адрес на втором и третьем письмах Алексей написал не полностью. Область, район, поселок, фамилия, но без «ФКУ ИК-12 УФСИН по Тверской области». Все и так, конечно, знают, где он сейчас, но лучше лишний раз внимания на этом не заострять.
Состояние было смурное, смутное, жуткое. Как будто пространство, в котором Алексей жил, искривилось в обратную сторону. Алексей и без этого искривления сейчас жил в другом мире, где в сравнении с миром прежним все было иным – нормы, критерии, приоритеты и прочее. Но теперь вдобавок изменился и сам Алексей. У заключенного Кудрявцева по прозвищу Монах с каждым днем оставалось все меньше и меньше общего с преуспевающим бизнесменом Кудрявцевым. Алексей стал другим, стал человеком, слепленным из трех эмоций – страдания, надежды и стыда за эту надежду (не глупо ли надеяться в его положении?). Человеком, живущим с ощущением, что он опоздал на последний автобус, на самый последний автобус в своей жизни. Больше автобусов не будет, ни одного. Это конец. Конец всему…
Другие заключенные думали, что у Алексея «ломка» – депрессивное состояние, вызванное тоской по прежней жизни, по свободе, помноженной на сознание того, что сидеть еще долго. Ломку переживает каждый «первоходок», но каждый – в свое время. Кого-то начинает «ломать» в первый месяц неволи, кого-то на третьем году. Выдержишь, не полезешь в петлю – будешь жить. Рецепт один – выдержать, перетерпеть, «переломаться». Казенно-бездушные советы пенитенциарных психологов вряд ли помогут. Надо самому, только самому. Не верь, не бойся, не проси, не надейся, не обольщайся, не жди… Стисни зубы покрепче и живи дальше.
Девятнадцатого ноября выпал первый снег. Белый покров скоро растаял, но порадовать успел. На несколько часов задрапировал лагерную серость, посверкал искорками, напомнил, что, кроме серого и черного, существуют и другие цвета. В колонии все кажется серым или черным – и голубое небо, и зеленые стены, и охряной пол, все-все-все.
Алексей не мог заснуть до утра – думал обо всем и ни о чем. Мыслей в голове крутилось великое множество, но ни одну из них не получалось додумать до конца. Муторное, тягучее состояние, зыбкая граница между сном и явью, морок… Только не кто-то посторонний морочит тебе голову, а ты сам. Но стоило только выйти из барака в белый искрящийся мир, как морок исчез, а вместе с ним исчезли и все терзания последних месяцев.