Андрей, хотел он этого или не хотел, временами переживал очень остро воспоминания о годах их прежней жизни с Анной. Годы, что и говорить, были трудные. Он заканчивал диссертацию. Материально они тогда еле-еле сводили концы с концами. А тут, как нарочно, у отца Анны, инвалида войны, подошла очередь на стенку. Открытку прислали. Надо немедленно ее выкупать, а где взять денег? Об этом думал не он, об этом думала Анна. Денег она заняла у своего дяди. Наконец привезли стенку, установили в большой комнате и долгое время по нескольку раз в день ходили любоваться на нее: это была их первая большая покупка. А долги все росли. «Ничего, — успокаивала Анна, — вот защитишься, тогда нам будет полегче. И с долгами расплатимся. Зато какую красоту приобрели!» Комната действительно преобразилась. Анна, наверное, вся в отца, воспитавшего семерых детей, была энергичной, изворотливой и предприимчивой. Не дожидаясь, когда деньги в семейном бюджете будут исчисляться кандидатским уровнем, она решила пойти на вторую работу — уборщицей в лабораторию химфака университета. Но тут оказалось, что и уборщицей устроиться не так-то просто. Однако проблему эту для Анны разрешить большого труда не составило: в отделе кадров она оформила свою тетку-пенсионерку, а работать стала сама.
В задачу Анны входило убирать пятнадцать комнат и часть коридора. Но каких комнат! В каждой, как говорится, ни пройти, ни проехать: столы, верстаки, колбы, банки чуть ли не в человеческий рост, другие причудливые емкости, исписанные химическими знаками и формулами. Анна надевала сатиновый темно-синий халат, брала ведро воды, специальную мягкую щетку, чтобы сметать отходы с тисков и верстаков, большую тряпку с лентяйкой и начинала уборку. Мусор и отходы из корзинок с полиэтиленовым основанием, стоявших у рабочих мест, ссыпала в широкие, из плотной ткани, мешки. Таскать эти мешки для Анны было тяжело, к тому же и далеко: все отходы сваливали в металлические контейнеры, находившиеся за главной территорией университета, почти у самого берега Оки, круто изломанного и местами заросшего диким кустарником. Уборка, как правило, производилась рано утром и длилась обычно около двух часов. Но эти два часа приходилось так резво и напряженно трудиться, что потом ужасно болело все тело, и вечером, когда Анна возвращалась домой со своей основной работы — из библиотеки, она больше уже ничего не могла делать и, поужинав, как подрубленная валилась в постель и сразу засыпала. Андрей в этих случаях искренне жалел жену, трогательно оберегал ее сон, категорически запретив дочери шуметь и приглашать подруг в гости. Он знал, как уставала Анна, видел сам, когда приходил ей помочь, как, убрав половину комнат, она, запыхавшись, отдыхала стоя, прислонясь к столу и опираясь на укрепленные на нем тиски, окрашенные почему-то в белый цвет. Щеки ее пылали от румянца, глаза блестели. Андрей, приходивший в черных очках, чтобы отнести тяжелые мешки и высыпать содержимое их в контейнеры, всегда в таких случаях невольно думал о том, что в народе не зря говорят про золото, которое блестит везде. Одухотворенно чистая, Анна трогала его до слез. И много раз впоследствии, вспомнив Анну такой, Андрей утишал свои порывы сделать решительный шаг к разрыву с ней. За мебелью, импортной, шикарной, он всегда видел ту прежнюю Анну в коротеньком сатиновом халатике, широко распахнутом на груди, облокотившуюся на окрашенные в белый цвет тиски, еще молодую, красивую, какой ей уже никогда больше не быть.