, не отличавшихся от тех, которых они пытались достичь в ходе более ранних бунтов и восстаний.
Что касается возможности того, что крестьяне революционизируются в ответ на эксплуатацию>[342], то этот подход пытается превратить постоянную характеристику жизни крестьян в объяснительную переменную. Крестьяне по определению неизменно подвергаются притязаниям на их продукцию, которые они не считают справедливыми. Крестьяне выступают главными сельскохозяйственными производителями, которые должны, из-за своей политической и культурной маргинальности и относительной социально-экономической статичности, нести на себе бремя различных комбинаций налогов, арендных платежей, барщины, ростовщических процентов и дискриминационных цен>[343]. Крестьяне всегда имеют основания для восстания против помещиков, государственных служащих и купцов, которые их эксплуатируют. Вопрос здесь состоит не столько в объективном потенциале для восстаний на почве обоснованного недовольства. Он скорее заключается в степени, в которой недовольство, всегда имеющее место, по крайней мере имплицитно, может быть коллективно осознано и воплощено в действии.
Краткосрочное субъективное обострение конкретного недовольства (тот фактор, который подчеркивают теоретики относительной депривации) может сыграть роль катализатора, объясняя, почему определенные бунты происходили в определенное время. Но важно помнить, что относительная депривация есть суммарное психологическое состояние, для которого почти невозможно найти подлинные, прямые исторические свидетельства. Строго говоря, пришлось бы индивидуально опрашивать крестьян многих местностей перед началом трех рассматриваемых революций и затем периодически в ходе их. Но такие свидетельства или даже более обычные косвенные измерения относительной депривации>[344] по-прежнему не могут ответить на вопрос о том, как и почему совокупность индивидов может сделать что-то (и что конкретно) в связи с ощущаемым недовольством. Действительно важным вопросом является следующий: что превращает крестьянство, пусть даже только на местных уровнях, в коллективную силу, способную обернуться против своих угнетателей?
Как отметил Эрик Вулф, «в конечном итоге решающий фактор, который делает крестьянское восстание возможным, кроется в отношении крестьянства к окружающему его полю власти. Восстание не может начаться в ситуации полной беспомощности…»>[345]. Если крестьяне намерены действовать, а не безмолвно выносить свое постоянное недовольство, они должны обладать «внутренней силой» – определенной способностью к организованному коллективному действию против своих вышестоящих эксплуататоров. По моему мнению, степень, в которой крестьяне обладали такой внутренний силой, особенно во время исторических политических кризисов аграрных государств, объяснялась структурными и ситуационными условиями, которые влияли на: (1) степень и разновидности солидарности крестьянских общин; (2) степени автономии крестьян от прямого повседневного надзора со стороны помещиков и их управляющих; (3) ослабление государственных насильственных санкций против крестьянских бунтов. Первые два фактора (крестьянская солидарность и автономия) необходимо исследовать с помощью анализа аграрных структур дореволюционных старых порядков. Классовые структуры и местные политические структуры одинаково важны, и в данном случае можно отметить, почему они важны и как их следует изучать.