Непонятно, каким шестым чувством Настя уловила чье-то приближение. Из-за закрытых дверей в арочных проемах не долетало ни единого звука, как, впрочем, и с улицы. То ли вибрация пола из керамогранита, то ли просыпающиеся после странного сна инстинкты. Сжав гладкое стекло стакана, она вложила в бросок всю силу, на которую была способна в подобном состоянии. Как и следовало ожидать, он сразу рассыпался на острые осколки, скрежет ключа в замке совпал со звоном бьющейся посуды. Ахнув от нового витка головной боли, Настя поспешно ухватила руками самый большой осколок, уложив его на одеяло рядом с собой. Из-за спешки она все же порезала пальцы. Незначительно, но кровь брызнула на пижаму мелкими каплями.
В проеме двери появилась девушка. Невысокая, с гладко зачесанными в узел волосами, в сером платье с белым воротничком. Она явно не ожидала, что Настя проснулась, но быстро взяла себя в руки и приветливо улыбнулась, толкнув перед собой тележку с накрытыми стальными крышками блюдами. На надзирательницу или дознавателя эта крошка походила меньше всего, но Настя все равно задержалась взглядом на ее шее, прикидывая, куда ударить в случае нападения и не станет ли накрахмаленная ткань воротника препятствием ее самодельному стеклянному кинжалу.
— Добрый день, вы проснулись, — девушка улыбалась, но старалась не смотреть в лицо застывшей на кровати гостьи. — Будем обедать? Меня зовут Анастасия…
Разряд глухой боли прошил виски.
— Меня тоже, — Настя выпалила это на автомате. Боль не была столь сильной, чтобы проговорить это и затихнуть.
Смутное подозрение по поводу того, чем вызвана подобная красноречивость, промелькнуло на задворках сознания яркой вспышкой вместе со знакомым настойчивым голосом: “Будет только хуже. Просто говори и избавься от этой боли!”. Кажется, в тот момент ее кровь горела, но самый яростный пожар бушевал в голове. И она говорила, захлебываясь в этом бессвязном словесном потоке, чтобы погасить сводящее с ума жжение.
Более того, она не столько хотела в тот момент избавиться от боли, сколько не потерять ласковое поглаживание этого знакомого голоса. Он давал ей свет, который частично снимал эту боль. Он был самым родным и близким человеком, и ее плавило в лучах гипертрофированного доверия. Она понимала, что не успеет ему рассказать все, не хватит времени, и от этого по щекам бежали слезы. Речь была настолько сбивчивой, что напоминала бессвязный набор звуков, но он ее не переспрашивал. Гладил по рукам, когда она рвалась вырвать из вен стержни капельниц, ласковым голосом задавал вопросы, а в какой-то момент ее подбрасывало на волне рыданий оттого, что она не в состоянии в полной мере ответить на его доброту, не хватает скорости и кислорода, чтобы все это рассказать. Что она делает больно и ему, и себе, обрекая себя на боль, а его на недовольство.