Устинья Егоровна обдёрнула на груди Капы шаль с белым навесом крученых кистей, и Капа от этой заботы её и ласки всхлипнула, упала головой на плечо Устиньи Егоровны, прижалась, благодарная.
– Ничё, девонька, ничё-ё, – оглаживая её голову, твердила Устинья Егоровна. – Забегай, дочка, не чинись, и за ранешнее меня не казни. Вернётся – и живите, раз друг другу глянетесь, а мы ничё-ё.
На крыльце затопали табуном, в сенцах мёрзло застонали половицы. Капа откачнулась от Устиньи Егоровны – в избу ввалилась орава подростков кто в чём: в вывернутых шерстью наружу полушубках, в цветастых платьях поверх пальтишек и просто так, неряженых. Они напустили холода, шушукались, подталкивали друг друга. Впереди всех стоял мальчонка, совсем маленький, в длинной, до пят, телогрейке, в огромных кирзухах. От лица всей компании он сдёрнул с головы шапку, поклонился, как клюнул, поднял на Устинью Егоровну серьёзное лицо и тоненько завыл:
А мы были во городе во большом,
Видели тамо чудо великое:
Анделы запели-и,
Арханделы засвистели,
Сам Никола святый
Бочки на небе катал.
А мы грому спужалися,
До вас еле живы добралися.
Мальчонка шмыгнул носом, утёр его рукавом фуфайки, сверкнул глазёнками на компанию, мол, чего молчите, и компания вразнобой поддержала:
– Подайте, Христа ради!
Взрослым на потехи,
Детям на орехи-и!
Видно было – ждала ряженых Устинья Егоровна, прошла к шкафчику, взяла из него тарелку и, с лицом приветливым, просветлённым, вернулась к толпившимся у порога малолеткам. Чинно поклонилась им, на вытянутой руке подала тарелку, полную оладьев, ответствовала нараспев:
А мы всюё ноченьку не спали,
В печке кирпичи шшитали,
Вас поджидали.
Примите нашу малую малость,
Чтоб хозяевам радостно сталось!
Мальчонка с достоинством протянул руку, взял заработанный оладушек, запихал в рот. Остальные тоже взяли. Устинья Егоровна тарелку не убрала, мол, берите всё. Тогда мальчонка рукой худенькой, как цыплячья лапка, цапнул второй и спрятал в карман. Компания разобрала остаток, тоже попрятали. Мальчик надёрнул шапку, развернулся и стал деловито подталкивать свою артель в спины и пропал в облаке пара последним, громко стуча мёрзлыми кирзухами.
Капа с Устиньей Егоровной не шевелились. Когда стало тихо, мать отстонала долгим вздохом, спросила:
– Чей?
– Да печника Михайлы внучек. – Капитолина взялась за дверную скобу. – Кирпичи деду подтаскивает, работает. По людям кормится. Отца-то как убили на фронте, мать тоже где-то пропала, с лета ещё. А дедка-то сам как малой. Хоть бы в детдом мальчонку.
Устинья Егоровна, задумавшись, кивала. Капа поняла это за прощание, толкнула дверь, и тогда Устинья Егоровна встрепенулась, поймала её за руку: