– Не смей ничего говорить, – предупреждает он меня. – Я уже достаточно молчал. Ты хочешь себя жалеть? Пожалуйста. Страдать день ото дня, привыкать к тому, что ты себе там надумала? Да делай, как знаешь. Но не надо винить меня в этом. Я рядом, потому что так хочу. Потому что я нужен тебе. Уже нахлебался твоего эгоизма. С твоими переменчивыми настроениями, именно я обязан считаться с погодой, вкусами и прочей херней, которую ты называешь гормоны. Так, а что на счет моих гормонов, а? Не знаешь? И поверь мне, дорогая, не надо. Ты последний раз выкинула этот финт с больницей, больше ты этого не сделаешь. Если мне придется охранять твою палату, поверь, сделаю это. Успокойся и просто сядь в машину.
Его отповедь, и то, как он себя при этом ведет, возвращают меня на место, он становится тем самым едким и наглым парнем. Все это время он вел себя, как внимательный мужчина, потакающий мне. Доусон, конечно, такой и есть, но всего всегда в меру.
Он стоит около машины и смотрит в сторону парка, затем открывает дверь, берет смартфон и закрывает за собой дверь. Его терапия практически привела меня в себя, по крайней мере, я закрыла рот и прекратила думать об очередном побеге. Он с кем-то разговаривает, но я, к сожалению, не слышу слов. Очень аккуратно я убираю результаты обследования в папку, лежащую на консоли, когда открывается дверь с моей стороны.
– Выходи, мы идем гулять. – Он помогает мне за локоть вылезти, отходит на несколько шагов вперед, словно он в ярости, затем возвращается и берет меня за руку. Мы пересекаем оживленную дорогу по подземному пешеходному переходу и выходим в зону парка. Шум листвы, отдаленные крики птиц и умиротворение. Доусон сбавляет темп, и я скидываю с себя все напряжение, накопленное за это время. Мы проходим несколько тропинок, фонтан, в котором дурачатся мальчишки, и выходим в детскую зону. Я будто получаю удар под дых, при этом у него лицо человека, который не потерпит с моей стороны никаких посторонних действий. Но это площадка не для простых детей.
Инвалиды детства, глухие, немые и даже слепые. Тренажеры стоят таким образом, чтобы недвижимый ребенок в коляске имел возможность почувствовать себя таким же, как и все. Мог найти себе применение, столики для игр во всевозможные пазлы, интерактивные доски и даже кольца для подтягивания. Я впервые увидела, как они катаются на специализированных горках при помощи сопровождающих. Огромные игрушки героев мультфильмов развлекают деток, аниматоры предлагают свою волонтерскую помощь. Это поистине потрясающе. Такой вклад в развитие поколения. Я вижу, как мальчишка катит свою коляску самостоятельно, у него в руках воздушный змей, и такой счастливой улыбки я не видела никогда в своей жизни. Доусон усаживает меня на скамью, а сам уходит за напитками, оставляет меня за наблюдением. Я не была здесь ни разу и теперь понимаю, какое это упущение. Все краски жизни рядом с маленькими крохами, и то, что происходит с нами всего лишь 24 часа жизни. Момент, который завтра изменится на другую картинку. Но именно сейчас хочется запомнить эти краски, нарисовать их на холсте, запечатлеть на пленку или посвятить поэму. Как Доусон это сделал, я не могу объяснить, но все, что он делает – от чистого сердца. Пригревшись под лучами яркого солнышка, я вспоминаю холодную Калифорнию. Шум океана, буйство волн и совершенно сумасшедшие люди. Я поражена, насколько они умеют радоваться жизни. Для них нет черного и белого, каждый момент они воспринимают, как благодать. Познакомиться с парнями и не бояться, что сейчас начнутся драки на пустом месте, сцены и скандалы… Это было таким правильным, мы, как семейная пара отдыхающих, внедрились в компанию совершенно не похожую на нас, не ритмом жизни, не характерами. Они закружили нас в своем темпе, разложили нашу жизнь по полочкам. А потом, словно та самая волна-убийца, захлестнули своим позитивом, поделились своей верой.