Павел Афанасьевич замолчал. Катя видела, как прерывисто поднимается его грудь.
Он стоял, все так же опираясь о стол, словно ему было трудно стоять.
— Товарищи! Партия нас учит: коммунизм — для человека. Мы коммунизм строим, чтобы человек жил свободно да не тяжко работал, чтоб его после смены не валила усталость. Легко работает человек — его в клуб да в театр или… ну, скажем… к музыке, к культуре потянет. Красивая жизнь! При красивой жизни и мысли большие. Я вам, товарищи, прямо скажу: такую жизнь я через свою механическую скалку и вижу. Коммунизм, как я думаю, сам собой не придет. Механизация сборки — маленький, а все-таки на нашем заводе к коммунизму наглядный шажок. Кабы я в эго не верил, может, и не бился бы столько. Только вот… — Павел Афанасьевич вынул из кармана портсигар, повертел и спрятал в карман. — Может, снова ошибся в расчетах? — хмуро спросил он.
— А это мы проверим на опыте! — живо воскликнул молчавший до сих пор Дементьев. — Это мы, друг, обязательно проверим! Федор Иванович, давай говори ему новости…
Тополев отложил трубку, которую непрерывно держал во рту, и не спеша выдвинул ящик стола:
— Получайте, Павел Афанасьевич, наряд на изготовление опытной скалки. Только что подписан директором. Изготовлять будете у себя, в слесарном отделении. Постарайтесь получше сработать, товарищ Новиков, — важное дело!
Павел Афанасьевич растерянно улыбнулся и, вместо того чтобы взять у Тополева наряд, сел и закрыл глаза ладонью.
— Вот и добились, товарищ Новиков, — смущенный его волнением, участливо сказал секретарь парткома. — Теперь не робейте. Сорвется — будем пробовать снова. Еще раз сорвется — еще будем пробовать. Ну… ни пуха ни пера!
И вот наступил апрель. Володе казалось: очень давно был тот вечер, когда Шурик впервые затащил его в свой дом.
Теперь Володя ходил к Марфиным через день. В доме Марфиных к нему все привыкли. Иной раз Володе доверяли даже понянчить Татьяну, и, когда он наклонялся над коляской, из белых простынок ему смеялась толстощекая, розовая девочка. Она была такой милой, забавной! Володя нянчился с ней, пока Ольга не звала его на урок.
Анастасия Вадимовна одобряла эти уроки. Михаил Осипович, сам дремавший под сонаты Бетховена, едва заслышав из Ольгиной комнаты: «Раз-и! Два-и», недоверчиво качал головой:
— Взбрело парню в голову!..
Никто, конечно, не подозревал, что парень собирается стать композитором. Это знала лишь Ольга. Но она оказалась на удивление придирчивой учительницей! В школе Володю никогда не упрекали за лень, а Ольга только и делала, что отчитывала его на каждом уроке.