Тетка определенно хотела продолжать беседу, стоя в темном коридорчике, поглядывая на меня из-за приоткрытой двери.
— Я там ужин приготовил… Хотел вас позвать. — Молчание. — Вот.
— Ужин? — Она замялась, цепкий взгляд чуть поплыл, словно предложение ее напугало. — Я даже не знаю…
— Пойдемте! — Мне вдруг стало важно выманить ее из комнаты. — А то может и не увидимся больше…
Слова сорвались с губ до того, как я их обдумал, тетка вмиг собралась, посмотрела с недоверием.
— Это что же ты съезжаешь уже?
Нет, это у вас редко бывают просветления, дорогая Елена Викторовна.
— Да, в любой момент могут пригласить в общежитие. А мама просила вам столько рассказать…
Тетка пожевала губами. Размышляя над моим настойчивым предложением, она все больше начинала походить на сову. Потом бросила короткий взгляд через плечо, будто в комнате ее кто-то ждал, и, наконец, решилась.
— Хорошо, уговорил, пойдем.
Чтобы выйти, не открывая дверь шире, ей нужно было выскользнуть через щелочку, только я преграждал ей путь. Стоило посторониться, но мне невыносимо хотелось посмотреть, что же такого важного скрывает в своей берлоге Елена Викторовна, и я остался стоять, глупо улыбаясь.
— Сейчас-сейчас, — пробормотала тетка и, не разжимая пальцев, стискивающих ручку, чуть подвинула дверь вперед.
На одно мгновение за ее спиной стало видно когда-то просторную, а теперь заставленную старинным барахлом комнату. Окно было завешено тяжелой бархатной шторой, ткань задралась, укрыла собой угол письменного стола. Я успел выхватить из полумрака низенькое кресло с обшарпанной обивкой, старый линолеум, застеленный пыльным ковром, книжный шкаф и еще одно кресло. Кровать пряталась в углу, на нее грудой была свалена одежда, на длинном абажуре висела меховая накидка, одного взгляда хватило, чтобы понять, какая она старая. Тетка уже оттеснила меня вглубь коридора, но я успел разглядеть, что у стены, граничащей с моей комнатой, стоит большая рама, прикрытая белой тканью. Эта белизна выделялась на фоне мрачной старости берлоги — ее темных обоев в алый бархатный цветок, ее старого дерева, ее пыли и скрипов. Но больше остального ткань эта не подходила самой Елене Викторовне. И это пугало.
— Пойдем, мой мальчик, время не ждет… — ворковала тетка, больно сжав пальцами запястье, чтобы оттащить на кухню.
Я шел, но мысли мои остались там — за плотно запертой дверью берлоги.
В кухне тетка тут же опустилась на табурет, сложила руки на столе и уставилась в окно, будто пришла в случайные ресторанчик, а теперь, скучая, ожидает меню. Я покопался на полке, выудил две тарелки, сполоснул под краном, положил на каждую по куску курицы и сел напротив, осторожно поставив перед теткой еду. Ощущение, что все это — кормежка дикого животного, способного испугаться и убежать от любого шороха, не отпускало.