На желтоватом фоне тускло отпечатались две молодые женщины. Одна — полноватая настолько, чтобы считаться уютной, вторая — изящная в своей нездоровой худобе, у одной — резкое каре, лишь подчеркивающее мягкость щек, у второй — длинные волосы, разделенные на строгий пробор, у одной — свободное платье, не скрывающее круглый живот, у второй — мужская рубашка, расстегнутая на две лишние пуговицы. Одна — моя мама, вторая — ее двоюродная сестра. Обе напряженное смотрят в объектив, чуть задрав головы — снимали они себя сами, поставив камеру повыше.
Я с трудом оторвался от снимка и медленно поднял глаза на тетку. Она с аппетитом жевала курицу, даже успела порезать ее на маленькие кусочки.
— Очень вкусно, Гриша, ты молодец вообще. — Между зубами застряло волокнистое мясо.
Меня затошнило. Я с силой оттолкнулся от стола и встал.
— Пошел уже? — Тетка смотрел на меня цепкими, темными глазами, в них не было ни капли безумия. — Посуду не забудь вымыть.
Ее взгляд — два горячих угля между лопаток, я чувствовал до самой двери. Мне хотелось закричать, броситься обратно и силой выбить из тетки правду — пусть скажет, что соврала, пусть признается! Это же глупость! Мама любила меня больше жизни, с первого дня, что я себя помнил, и каждый следующий день. Такая любовь не строится на желании сделать аборт, ее не начнешь с решения оставить младенца на дальнюю родственницу. Это бред! Это наглая ложь! Но что взять с сумасшедшей, что взять с одинокой несчастной бабы? Что взять с нее, кроме бесплатного ночлега?
— Она потом передумала, Гриш. — Голос дрогнул, вилка со звоном упала на пол, но я не обернулся. — Ты как шевелиться начал, она передумала, сбежала домой, даже не попрощалась… Имя вот тебе дала чужое, дурацкое… Нужно было Георгием называть, счастливым бы вырос.
На ватных ногах я дошел до своей тахты и повалился на нее, не чувствуя ничего, кроме тоски и горечи. Теперь дурацкая история тетки стала куда правдоподобнее. Испуганная мама прячется от позора случайной беременности, даже помощи просит у столичной сестры, только везде облом, так что приходится искать другие пути. И пути находятся. Они всегда есть. А когда мама понимает наконец, что заигралась, бежит, чтобы восемнадцать лет не вспоминать о существовании бывшей подружки и обмена, который они почти что провернули.
Свыкнуться с этой мыслью не получалось. По сути, мама не сделала ничего преступного. Но вся моя жизнь строилась на ее беспощадной, бесконечной любви. И если уж самый преданный мне человек хранит в себе такую жуткую тайну, то кому тогда вообще можно верить?