Их тени скользили рядом, разжигая круг свечей, расставленных на полу. Холодное пламя не давало света, лишь рассеивало кромешный мрак, но и его хватило, чтобы разглядеть их обнаженные тела. Они танцевали, оплетая друг друга распущенными волосами, их пальцы стискивали тонкие шеи и серебряные ножки бокалов, они выгибали спины, проливая на себя красное до черноты вино, они опадали на пол, увлекая за собой сестер, их руки ласкали полные груди, опускались на впалые животы и ниже, все ниже, ниже… А вино текло по очерченной дорожке скользящих по телу пальцев. Они стонали, срываясь на утробный крик. Их лица искажались судорогами такого наслаждения, что бывает сродни лишь невыносимой боли, а я смотрел на них, не в силах пошевелиться.
А когда все закончилось, и они остались лежать в круге холодных свечей, одна из них, возможно, та самая, что первой разглядела меня во тьме, медленно поднялась с пола, переступила через бездыханную сестру, и направилась ко мне. Темные провалы глаз блестели все тем же голодом, она не насытилась, нет, лишь подготовилась к настоящей пище. Я наблюдал, как она идет ко мне, как колышется от каждого движения ее грудь, как ломаются оскалом искусанные сестрами губы, как она сжимает в пальцах тонкую ножку бокала до краев наполненного вином, и я знал, что сон, подаренный ею, будет прекрасным настолько, что я не сумею проснуться.
Топчан скрипнул, когда она оседлала меня — лицом к лицу, обхватив сильными бедрами. Я чувствовал холодную тяжесть, я видел капельки пота, что стекали со лба, но не слышал дыхания. Она разглядывала меня, как незнакомое лакомство, — с праздным любопытством. Решала, с какой стороны подступиться, как бы сподручнее было сделать это, чтобы не запачкаться. Мой страх давно уже перешагнул за черту, после которой ничего уже не ощущаешь. Потому я смотрел на нее, отмечая, как красиво слеплен тонкий нос, как остро очерчены скулы. Она была красива этой своей мертвой красотой. Край бокала обжег меня холодом, густое вино полилось через него раньше, чем я сумел сделать глоток. Она приподняла мой подбородок, сжала его, заставляя расцепить зубы, и вино тут же наполнило рот горечью.
Хмель разлился по телу ледяным пламенем, я глотал вино, а оно лилось все быстрее, стекало на грудь, пропитывая меня изнутри и снаружи. Под тяжестью мертвого тела я окончательно ослаб, а когда бокал опустел, и выпал из ее рук, то сам я будто превратился в наполненный вином сосуд — занятную вещицу, покорную чужой воле. Она наклонилась ко мне совсем близко, губы приоткрылись, оголяя хищный ряд зубов, а я подумал лишь о том, что ее острые соски трутся об мою грудь, и это так прекрасно, что стоит даже смерти. Я успел почувствовать, как она впивается мне в шею, туда, где надсадно билась горячая жилка, и даже в последний миг опустил ладони ей на бедра, тугие и холодные, как вся она, — все равно ведь терять было нечего.