— Да ничего. — Я вышел в коридор, готовясь в любой момент броситься к ванне, чтобы не изгваздать рвотой пол.
— Так чего я звоню-то. — На том конце трубки шумно дышалось от волнения. — Если ты к вечеру соберешься, может, встретимся?
Меньше всего мне хотелось планировать что-то на вечер. Но коридор устилала дорожка скинутых на ходу вещей. Это моя тетка возвращалась в берлогу, не в силах даже раздеться по-человечески, так измотал ее внешний мир. Так отвыкла она от него. Как скоро я сам сойду с ума настолько, чтобы запереть себя в пыльной хрущевке на краю жизни? Спать днями на пролет на скомканной постели, даже не сняв джинсы и носки, я уже начал.
Пауза затянулась, Зойка смущенно сопела, предчувствуя отказ. У двери продолжал валяться забытый всеми теткин портфель. Я подошел к нему, легонько пнул ногой, чтобы он распахнулся. На пол посыпались сдобные рыбки, крошки и кристаллики соли.
— Да, я приду к метро. Давай встретимся. — И не дожидаясь ответа нажал на отбой.
* * *
Главной задачей было не уснуть.
Бросив телефон на кровать, я ринулся в ванну, скинул пропотевшее, измятое тряпье и перемахнул через ржавый бортик. Холодная вода потекла на макушку, заструилась по лицу и шее, побежала по спине вниз. Прямо как я по ступеням несуществующей лестницы…
Нет! Мысли расползались, словно тараканы на полу кухни, стоило только отдернуть их, приструнить, не давая возвращаться к дому и всему, что случилось там. Это «там» не давало мне покоя так же мучительно, как выкрашенная багровым вином рвота…
Нет! Не думать, даже не пробовать разобраться. Просто стоять под холодными струями, перебирать пальцами ног в резиновых тапочках, остужать измученную голову, ощупывать себя на предмет ссадин, царапин и засосов. Мало ли что успела сделать дохлая служанка, пока я тискал ее дохлые бедра…
Нет! Кран обиженно всхлипнул, когда я перекрыл воду и отбросил его в сторону. Нужно было вылезать, но колени подломились, и потрескавшееся дно ванны впилось в мой голый зад. Я скорчился, обнял себя за плечи, крупная дрожь колотилась в теле, заставляя его корчится, как от ударов током. Страшно и холодно, холодно и страшно. И стыдно, кто бы знал, как стыдно мне было чувствовать жар, что пульсировал внизу живота и разливался по всему телу, расходясь томительными волнами, стоило только воскресить в памяти, как опускалась на мои колени, как обхватывала меня бедрами, как склонялась надо мной та, что скинула платье.
Я помнил холод ее гладкой кожи, и жадный блеск темноты в глазницах и силу, скрытую под гниющей плотью. Это пугало меня так же сильно, как манило, не оставляло в покое, будоражило и снова пугало. Я отчаянно старался не вспоминать ее — этот танец среди черных свечей, стоны и вино, разлитое на полу, но она поджидала меня, скалила острые зубки, тянулась, готовая увлечь за собой в такую тьму, что никакая свеча, подаренная мертвой девочкой своему бесконечно мертвому папе, не сумела бы развеять ее.