Осколок краски, разломанной от времени и сырости, больно воткнулся мне между ребрами. Я открыл глаза и понял, что лежу на боку, поджав колени к груди. Стянутая от высохшей на ней воды кожа стала тонкой, как пергамент. Дернешься и порвешь ее, и кровь потечет из раны, и будет течь, пока не закончится, пока не заполнит собою ванну — темное густое вино с кровавыми сгустками и острым запахом металла. На секунду мне показалось, что я вижу себя со стороны: худое бледное тело, позвоночник, выпирающий из-под кожи, отросшие волосы закрывают лицо, и все это лениво дрейфует в литрах крови, вылившейся из маленького надрыва где-то между третьим и четвертым ребром.
Я вскочил, покачнулся, но сумел переступить через бортик и оказаться на полу — дрожащий и околевший за время, проведенное на самом дне. Ванны и своих воспоминаний. Со мной определенно происходила какая-то неведомая жуть. Чем больше я сопротивлялся сну, тем сильнее мне хотелось спать. Натягивая на себя отвратительно несвежие трусы и майку, я засыпал. Поднимая с пола пыльные джинсы, вытряхивая из карманов наличку, я засыпал. Я дремал, пока брел по коридору в сторону кухни, мимоходом швырнув и джинсы, и мелочевку на свою тахту — она призывно манила меня тишиной и уютом, но я не поддался. На кухне меня не смог взбодрить ни крепкий чай, ни осточертевшие галеты, и я пошел обратно, аккуратно переступая через разбросанные по полу вещи Елены Викторовны.
Берлога тонула в сонной тишине. Нужно было выбираться из нее, бежать на волю, чтобы прохладный воздух выдул всякую дурь. Но с мокрых волос на шею стекали струйки воды, спина покрывалась от них гусиной кожей. Я задрал футболку, обмотал ее вокруг головы и осторожно присел на край тахты. Только дождаться, пока обсохнут волосы. И сразу, сразу же на волю. Спуститься с настоящей лестницы, выйти из настоящей двери на настоящую улицу. Купить кофе на вынос с какой-нибудь булочкой, пройтись по округе, разглядывая прохожих — настоящих людей! Потолкаться с ними в очереди, постоять в толкучке на остановке, послушать, что говорят они, посмотреть, как шевелятся их губы, случайно толкнуть кого-нибудь локтем, тут же просить прощения, улыбаться, сохраняя в памяти это теплое прикосновение живого к живому.
А ближе к ночи встретиться с Зоей, может даже цветов ей купить. И поцеловать. Обязательно поцеловать. Самому. Крепко, долго, без глупых трепыханий. Сделать это уже. Все сделать. Прямо сегодня вечером. Чтобы стыдный пульс в низу живота перестал мучительно томиться, поднывать, увлекая в полудрему, в мутный водоворот сна, где холодные сильные бедра стискивают меня, а острые соски трутся о грудь, и нет сил признать, что все это — не взаправду.