Раиса Николаевна Душко:
— Когда фашисты окружили Корюковку, я сидела возле окна и вышивала. Вдруг вбегает мой семилетний брат Коля и криком кричит:
— Спасайтесь! Эсэсы убивают людей! Спасайтесь!
Мама схватила одежду из шкафа, запихала в мешок, сунула туда нож, буханку хлеба, и мы выбежали из дома. Смотрим — вокруг эсэсовцы стреляют зажигательными пулями в крыши домов. Вот уже и наша хата горит, как свечка. Бежим мы огородами и видим: люди попрятались за кучи навоза, сидят, укутавшись с головой одеялами. Бежим дальше, а навстречу нам эти, в черных шинелях. Начали нас загонять в чей-то дом. Эсэсовец стал в дверях и направил на нас автомат.
Люди кричали, просили, молили. А он приказал лечь на пол вниз лицом, Кто лег, кто забился за печку, а я забралась под кровать, за кованый сундук. Только мама моя стала посередине комнаты и говорит:
— Стреляй, гад! Не лягу я перед тобой!
Он ее первую прошил из автомата. Тут выбежал и Коля:
— Убил маму — бей, гад, и меня!
Эсэсовец дал по нему очередь. Коля, взмахнув руками, упал на пол. А гитлеровец все стрелял и стрелял. Когда все были убиты, он забросил автомат за плечо и пошел. Вдруг поднялась Света Подпружникова, года три ей тогда было, плачет и кричит своему брату Васе:
— Вася, идем домой, я хочу к маме!
А Вася хрипит, и кровь у него на губах пенится. Рядом со мной лежала семилетняя девочка Нина, услышала Светин голос, вылезла из-под кровати, ходит среди мертвых и плачет:
— Ой, куда же мне спрятаться! Не хочу я умирать!
Эсэсовец, услышав крик, возвратился в дом, застрелил Свету и Нину, а для верности и по мертвым выпустил крест-накрест очередь из автомата, грохнул дверью и вышел.
Слышу, на кровати стонет хозяйка:
— Есть живая душа? Отзовись…
А я боюсь голос подать, лежу ни живая ни мертвая. Хозяйка сползла с постели, увидела меня и говорит:
— Давай, деточка, в подвал прятаться, а то вернется палач и убьет.
Залезли мы с ней в подвал. Потом гарью запахло. Дым глаза ест. Дышать никак нельзя. Вернулись мы в дом. А там темно. Дым так и валит. Ткнулись к двери — заперта. Вдруг полыхнуло пламя — я к окну, выбила раму, выскочила и побежала. Бегу улицей. Дома горят, а людей не видно. Я огородами к болотам. А там люди наши, смотрю, корюковские. Три дня там, в болоте, по пояс в воде простояли. А когда фашисты ушли из Корюковки, вылезли из болота и пошли своих искать. Побежала я к своему дому, а его нет. Родные все убиты, на пепелище обгорелые лежат. И осталась я сиротой. Было мне в то время одиннадцать.
Ольга Павловна Горбачевская:
— Первого марта сорок третьего года в корюковском ресторане было расстреляно немецко-фашистскими захватчиками около шестисот человек. Тогда же я услышала, что немцы в квартирах расстреливают советских