Анастасия встала за спиной Меня Всеславовича и положила ему руки на плечи. Зот вздрогнул, напрягся, сжался, испуганно закрутил головой.
— Мы скоро будем дома, — тихо сказала Анастасия, склонившись к его уху, и Мень затих, успокоился.
Анна поцеловала Анастасию в щеку и отошла, глядя на подругу с грустью, любовью и гордостью. Анна стала свидетельницей дел необычных, непостижимых: как пограничница может удивить равнодушием и предательством и как непосвященная ванилька показывает пример высокого женского служения. Анна увидела, как теряют Хозяина на Границе и как обретают Хозяина в ванильном мире. Сейчас, в момент расставания с Анастасией, Анна с особой остротой ощутила тоску по Шели.
— Забирайся на стол, — услышала Анна за спиной. — Ложись лицом вниз.
— Шели! — радостно воскликнула Анна и тут же получила удар хлыстом по ягодицам, болезненный даже через ткань платья.
И верно: никто не разрешал разговаривать. Расслабилась, госпожа эмиссар, отвыкла. Анна быстро растянулась на столешнице и уперлась лбом в прохладное красное дерево.
— Все вопросы решены, — объявил Мастер Распорядитель. — Заседание объявляю закрытым!
Гомон стих, Мастера разошлись, Тронный зал опустел. Анна и Шели остались наедине. Как же скучала сабка по голосу своего Хозяина! Как тосковала по этой сладкой боли, по четкости и простоте приказа. Как же хотела она опуститься наконец на колени и вновь погрузиться в это томное наваждение, где каждый знает свою роль, где строгое подчинение, как трамплин для высокого полета совместных фантазий.
— Скинь туфли, — и Анна быстро, без помощи рук, избавилась от туфель; одна туфля осталась на столе, другая упала на пол. Те самые небесно-голубые лодочки на остром каблуке.
Кончик хлыста легко, почти без боли, прошел от шеи до ног, нарисовал узор на спине, поставил несколько крестов пониже поясницы, щелчком лег поперек икр, обжег пятки и плюсны. Хозяин не спешил. На Границе время не имеет значения, но Анна вернулась из ванильного мира — ее удовольствие нужно было растянуть.
Анна расслабилась, превратилась в осязание, позволила ощущениям вытеснить мысли и воспоминания. С каждым новым свистом хлыста-змеелова ванильный мир растворялся в небытии.
Сила ударов нарастала, вместе с силой росло и напряжение. На коже наверняка останутся следы. Анна хотела уже сказать «Желтый!», но сдержалась, промолчала, давая хлысту жить с большей быстротой, петь с большей пронзительностью. Пусть, пусть все уйдет, как хворь, как наважденье. С каждым ударом, с каждой новой полосой на спине и ягодицах сгущалось новое «пусть», превращалось в грозовую тучу, а потом таяло перьевым облаком.