— Зато семьям пенсия будет, а не лагерь, — сказал Хомчик.
— И вы в это верите? — я посмотрел на него недоуменно.
Он задумался.
И вот так к утру (было под сорок мороза) мы родили умную дезу. Которая устроила, как выяснилось впоследствии, и Ежова, и Гиммлера.
Поэтому Вторая мировая началась тремя годами позже. Правда, я не знаю до сих пор, был ли смысл так тянуть с этим делом: Раньше сядешь — раньше выйдешь.
Утром бойцы дружно сбегали на развалины и убедились, что да, все ночное было мороком и кошмаром. Ран увел своих ребят в подземелье. Я сказал ему: осторожнее, Отто — если пройти по этим ходам много-много миль, то можно попасть к пресловутому владыке Агартхи, Царю Мира. Там вам откроются все тайны, но дороги назад вы уже не найдете. Не знаю, поверил ли он мне…
Чкалов посадил машину, ориентируясь по дымным кострам. Ни один пилот в мире не решился бы на такое. Остатки десанта, двадцать восемь человек, как раз и уместились в одном самолете.
Они улетели, а я остался.
— Не боитесь, Николас, что я распоряжусь расстрелять вас? — спросил зачем-то Ран. Глазки его подозрительно блестели.
— Нет, — сказал я. — Во-первых, я старше вас на две ступени посвящения, и такое нарушение субординации не понравится фон Зеботтендорфу. Во-вторых, после драки кулаками не машут. А главное, без меня вам здесь не разобраться с направлением мировых линий. Не хотите же вы попасть в Антарктиду? Там хоть и весна: И вообще — какую дрянь вы нюхаете?
— Кокаин, — слегка растерялся он.
— Вас обманули. Кокаин белого цвета. Значит, так: передайте фон Зеботтендорфу, что русский перевод "Некрономикона" вот-вот выйдет из типографии.
— Но это же… — он изменился в лице.
— Вы совершенно правы.
У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней.
Плутарх
Ведьма жила бедно. Домик ее, черный и приземистый снаружи, изнутри был нелеп и тесен. И лишь огромный серый ковер, спускающийся от потолка, застилающий пол и подвернутый до середины противоположной стены, говорил о прежнем достатке.
Воздух внутри стоял смрадный и плотный, как протухший студень. Здесь и жить-то было тошно, а уж умирать — тем более.
Кроме ковра, в доме ничего не было. Старуха лежала, укрытая пестрым тряпьем, на топчане, ножками которому служили кирпичные столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка — естественно, черная — бросилась к гостям в надежде выпросить еды.
— Соседка иногда помогает, — объяснила Светлана.
Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то по-хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.