Накапливаются дела, которые следует завершить прежде, чем я покину Бромму:
– расколдовать сундук;
– ликвидировать кота (но это уже перед самым отъездом, иначе вдова меня отравит или задушит);
– упокоить нужный призрак.
Сидя на четвертом этаже за столом, я ничего не сделаю, нужно шевелиться. Хорошо, что я не скрыл в сундуке деньги. Готов поклясться, что сундук чувствует, когда его боятся или им недовольны. Собачье чутье. Даже волчье. Святой водой его побрызгать, что ли?.. Кто даст мне совет, кто научит, как быть? Мои дорожные сапоги внутри, зато белье, которое следует убрать, снаружи.
Мне не хватает школы. Чисто по-музыкантски не хватает. Здесь меня настиг тот вопрос, который не давал покоя всю дорогу до Броммы и даже некоторое время в Аннидоре, еще до нашего путешествия.
Записи мои сумбурны, я не определился, для кого пишу. Только для себя, чтобы оставить память своим детям, или чтобы дневник мой прочел широкий круг людей, мне вовсе незнакомых? Будем считать, что это кто-то прочтет. Такое предположение немного убавит мне откровенности, но все же объясню, что имею в виду.
Мог ли я остаться в музыке? Почему так радикально сменил образ жизни? Безусловно, остаться я мог. Деньги – первое мое оправдание для смены деятельности. Хлеб музыканта непрост. Но я не так меркантилен и не так прост, черт меня побери. В конце концов, я не стал торговцем, не сел за счета и списки в контору, не занялся изготовлением скрипок и виолончелей, как мой дед, не поступил в семинарию, где, по словам отца, мне было бы самое место. Я не пошел туда, где мог заработать без волнений и беспокойств, не взялся за дело, в руках с которым можно уверенно стоять на земле и не думать, что будет завтра. Отец считал, я чудак. Более того, я сам считаю, что я чудак, а настоящий чудак никогда не идет вслед за выгодой.
Но мне мало быть чудаком, мне нужно быть талантливым чудаком. Нужна сила влияния на умы и чувства. Чем для меня стала музыка? Только ремеслом. Даже если и был у меня талант, под постоянными насмешками отца яркости он не приобрел, а под принуждениями к занятиям музыкантское ремесло быстро набило оскомину. Чертов призрак, явившись во сне, разбередил мою старую неудовлетворенность собой и жизнью. Я был разочарован в собственных способностях с детства, поскольку принуждали меня не столько заниматься музыкой, сколько быть талантливым отпрыском в талантливом семействе. Я не должен был посрамить отца, известного композитора, и деда, знаменитого скрипичного мастера, инструменты которого разошлись по всему миру. От меня ожидалось, что я, если не вознесусь выше и не прославлюсь больше, то, по крайней мере, не уступлю им. А я… всех разочаровал. Можно сказать, назло. Из духа противоречия, не позволявшего мне напоказ любить музыку так, как я ее любил, и выражать себя в ней так, как я чувствовал необходимым. Я отыгрывался на людях, не дававших, по их ограниченным представлениям, свободы моей душе. Но в проигрыше оказался сам. Стал ремесленником от искусства. Так, как я хочу, до сих пор не смею. Так, как меня учили – увы, не хочу.