Было холодно, я, невыспавшийся и голодный, сильно нервничал. Кормить нас, кажется, не собирались – лишние расходы в и так терпящей убытки от контрреволюции стране. Люди, окружавшие меня, вели себя по-разному. Кто-то дрожал, у других подгибались ноги, третьи держались напоказ твердо и гордо, четвертые смирились, тупо шли, куда ведут и стояли, где поставят, словно бессловесная скотина.
Пользуясь паузой и некоторым замешательством, призванным ровнее организовать очередь у цирюльника, я нашел Дорана, ухватил его за руку и торопливым шепотом попытался втолковать свои мысли насчет Машины, противозаклятий и некромантской крови. У меня все еще была надежда, что, если я в своих лихорадочных попытках ни до чего не могу додуматься сам, может быть, обсуждение с кем-то другим поможет найти решение. Я до сих пор надеялся спастись самому и спасти остальных. Доран рассеянно слушал, но, кажется, не принимал мои рассуждения всерьез. Взгляд его скользил по головам нестройного ряда, из которого забирали по одному, давали умыться, брили, стригли волосы, обрезали воротник рубашки и выталкивали по лестнице наверх.
– Довольно мрачное предположение – убивать смерть смертью, – только и усмехнулся Доран.
– Я некромант, у меня все предположения мрачные, – отвечал я. – Если этого не сделаем мы, за нас не сделает никто.
Больше Доран не сказал ни слова, и я подумал, что проповедую стене, но молча стоять и ждать, когда меня поведут, словно скот на бойню, не мог. Оставил его стоять прямо, как жердь, посреди коридора, а сам прошел вперед. Беррийский некромант при моей попытке приблизиться, вовсе отвернулся и загородился от возможного разговора руками, дав понять, что не собирается обсуждать со мной казнь – сам-то он готов был попить моей крови на присяге. Боялся, кажется, что обстоятельства переменятся, я перехвачу инициативу, сам предъявлю претензии на его кровь, и тоже стал торопливо проталкиваться вперед, быстрее к цирюльнику.
Тогда я нашел среди приговоренных племянника отца Оттона. Я помнил, его звали Нелен. Держался он особняком, очень отчужденно и как-то свысока. На мою попытку передать добрую весточку из Броммы среагировал, словно лошадь на кнут – шарахнулся прочь, задрал голову и начал орать:
– Вы!.. – закричал он, – Вы от веков проклятый колдун, не приближайтесь ко мне! Я мученик за веру в революционное будущее и коалицию с церковью, а вы – исчадие ада! Колдуны, как никто здесь, заслужили казнь! Как жаль, что мне не предложат вашу кровь! Ее бы я напился досыта и попросил еще! Как жаль, что нет другого, упорствующего в заблуждениях, священника, на крови которого я мог бы присягнуть Священной Революции и Великому Народу! Да здравствует Республика! Да здравствует Свобода! Да здравствуют Неподкупные и Непреклонные Вожди! Виват, Машина! Присяга! Кровь!..