Он приставил свое возбужденное достоинство к ее лону, слегка надавливая на вход.
О, да! Видят боги, ей нравилось. Нравился ужас в глазах людей, нравилась жестокость и легкость, с которой Герилион убивал всех, на кого она указывалась. Нравилась его сила, мощь, запредельная власть.
А вот собственная охватывающая страсть — была слабостью. Напоминанием о том, что она по сути так же была человеком.
Дракон тем временем сорвал с нее остатки плаща, в который она завернулась после их пребывания на горе, и смял ее грудь.
— Что же ты молчишь, ведьма? — Он толкнулся вперед членом, входя сразу на всю глубину. Гера застонала от боли, вызванной чрезмерной величиной органа, смешанной пополам с наслаждением.
— Так уже лучше. Стони громче, ведьма. — Прорычал Герилион. — Пусть весь Шитар слышит, что я делаю с его новой королевой.
В какой-то момент это перестало доставлять ей наслаждение. Дракон грубо вколачивался в ее тело, выставленное напоказ в окне. Он до крови прокусывал ее кожу в порыве страсти, с силой выкручивал соски, бил по ягодицам, распаляясь от этого все сильнее и сильнее.
Она не выдержала. В тот момент, когда Герилион в очередной раз взял ее за подбородок, чтобы заглянуть в глаза, она извернулась и прокусила ему запястье.
Терпкая кровь наполнила рот. Но, как ни странно, дракон не отдернул руку. Гера сделал глоток, еще один. Теплая, на удивление пресная. Она струилась по небу, прокатывалась на языке. Не отдавая себе отчет в том, что она делает, она глотала снова и снова. И с каждой секундой ощущала себя более сильной, полной энергии, магии, самой жизни.
Боль от яростных толчков Герилиона больше не ощущалась, она снова начала получать наслаждение.
Дракон наконец убрал руку, заменяя ее своими губами. Их языки танцевали, опьяненные разделенным на двоих могуществом. Их тела сливались в единое целое, их души обретали связь.
— Теперь и отныне ты только моя, ведьма. — Рычал дракон. — Я всегда и везде тебя найду. В любом мире, в любом обличии.
Тело сводили сладкие судороги. Пальцы Герилиона, блуждающие по ее телу, перестали казаться грубыми. Его остервенелая жестокость стала для нее лучшим из видов самых изысканных ласк.
— Отныне я королева, дракон. — обожгла она своим дыханием его кожу.
— Моя… только моя, королева…
Он внезапно сильнее прочего прижал ее к себе, и этого простого действия оказалось достаточно, чтобы окончательно обрушить лавину наслаждения. Удовольствие, витающее в воздухе, пьянило.
Она чувствовала его семя внутри себя и его магию, вместе с кровью пульсирующую по ее венам.