Отвёз её домой, по пути перекинувшись дежурными фразами вроде – «как прошёл день», «что интересного». Высказывать свои претензии или же вовсе показывать своё задетое самолюбие, подобно истеричной особе, я не стал. Пусть разбирается со своими тараканами сама — я умываю руки.
Следующий день я провёл в заточении в студии вместе с парнями, работая над альбомом. А в среду и вовсе отказался пойти на лекцию, сказав, что слишком погряз в работе, и Эли наивно купилась на ещё одну ложь. Её донельзя добродушное «продуктивного дня», взбесило так, будто это была язвительная издёвка, хоть знаю, что ошибаюсь, что пожелание было чистым и искренним. Однако после этих слов поработать не получилось. В голове болезненной занозой сидело её имя. И я засел с книжкой в гостиной в поисках вдохновения. Вдохновение вырвалось из меня ироничным выдохновением, и я вовсе заснул. Вечером всё же направившись обратно в студию, откуда приглушённо доносились звуки гитар — должно быть, репетировала какая-то группа. Вот они-то меня и займут. К полуночи Тони и ребятня разошлись по домам, и я остался один. Наедине со своими мыслями и вечной любовью — музыкой. А в четыре утра пискнул телефон, известив о получении «нового смс»: «Если не спишь, выгляни в окно». Эли.
48
Через два крохотных окна-иллюминатора, расположенных у потолка над главным пультом в комнате звукозаписи и выходящих на неосвещённый задний двор, ничего не было видно. Кромешная темнота. «С чего вдруг там вообще чему-то быть?» — украдкой проскользнула мысль. Да и что это за странная просьба в столь поздний час? Или ранний? Раненый… Час был ранен собственными же стрелами минут. Подстрелен, пристрелен.
Должно быть, здесь какая-то ошибка. Сообщение, верно, пришло с задержкой. Из-за толстых, обитых различными звукоизоляционными материалами стен, связь тут скакала, словно безумная кривая на снимке ЭКГ. «Если не спишь…» — голосом Чеширского Кота шепнуло подсознание, и я рванул с места к выходу. И за те несколько секунд, что бежал к лестнице наружу, в голове пронеслись десятки колесниц безумных вариантов. Словно пёс, выскочивший на оживлённую дорогу, в растерянности метался я между ними, не зная, за который ухватиться. Ополоумевший разум кричал лишь об одном: «Пускай сломаются все двери, пускай намертво замкнуться все замки и навсегда потеряются все ключи. Пусть будет так, чтобы я остался последней надеждой на её спасение». Надеждой? Вот только на самом ли деле я хотел быть Спасителем или сам отчаянно искал спасения?
Распахнул дверь, и тотчас же пошатнулся назад, точно под ногами разверзлась бездонная пропасть. Cнег! Шёл снег. Валил огромными тяжёлыми хлопьями, налипая на ветви деревьев, шапкой покрывая ещё зеленеющие кустарники и скрывая под пуховым пледом автомобили, припаркованные в строгом линейном порядке по обе стороны дороги. Ни единого кусочка суши — всё укрыто снегом. Но сейчас, купаясь в свете фонарей, он не был белым: он сиял золотом. Небеса и земля поменялись местами, мир перевернулся: под ногами мерцали оранжевые звёзды, а в вышине, над головой, простиралась глухая ночь. Пустая улица утопала в пьянящей тишине и разорвавшемся небесном конфетти. Сейчас мой неосторожный шаг по безупречному покрывалу мог разразиться протяжным воплем хаоса. Но даже в первозданном вселенском беспорядке было своё очарование. Навострив уши, со злорадным наслаждением принялся я топтаться по устлавшему дорожку снегу, разрушая искусно выстроенную природой гармонию, и вслушиваясь в едва уловимый предсмертный скрипучий треск миллиардов снежинок. Это так по-людски — разрушать нововозведённые идиллии, с преступным невежеством конкистадора вторгаться на неизведанные земли. А раз уж я и решился посягнуть на чуждую мне территорию с яростным намерением завоевателя, то в чём крылся смысл сей интервенции, если позже я сам же пошёл в отступление.